Я прочла текст.

Дорогая Бьянка,

Надеюсь, вы с сестрой весело встретите Рождество.

Я возвращаюсь третьего января. Пожалуйста, зайдите до этого ко мне домой и посмотрите, как дела у Базза. Благодарю вас. Здесь холодно, но я сделаю очень многое.

Счастливого Нового года!

Сельма.

«Но я сделаю очень многое». Что она имела в виду?

Бьянка внезапно выхватила у меня открытку и спрятала ее в сумку. Затем сняла куртку и осталась в юбке, джемпере и переднике с кричащим цветастым узором.

– Я начинаю работать, – объявила она.

Мне ничего не оставалось, как показать ей, где хранятся моющие средства, и шкафчик под лестницей, где обитал пылесос. К моему ужасу, невзирая на мои пожелания – или из-за них, – она начала пылесосить в ту минуту, как я поднялась наверх.

Секунду спустя на лестничную площадку выскочила мама.

– Что происходит? – Почти сразу к ней присоединилась Кэт. Они стояли на лестнице в одинаковых ночных рубашках с розочками, и я даже не сразу сообразила, что мама, наверное, одолжила Кэт одну из своих.

– Бьянка начала работать, – объяснила я.

– Что ж, я пойду вниз и остановлю ее, – заявила мама. – Это смешно.

Кэт была в слезах. Неужели она проплакала всю ночь? Я отвела ее наверх, помогла ей лечь в постель и предложила чаю, но она покачала головой и отвернулась.

Позже выяснилось, что у нее была мигрень – настоящая, не похмелье, – и мама настояла, чтобы она не вставала с постели в темной комнате. Она убедила Кэт расстаться с ключом от их с Ричи квартиры, дать ей адрес и список вещей, которые могут понадобиться в ближайшие дни, и отправилась туда. Я собиралась сама съездить, но мама и слышать об этом не хотела. Я знала, что все это значит. Ухаживая за Кэт, мама чувствовала себя нужной. Кроме того, у нее появилось дело, и на время она забудет о разводе. Я заметила, что звонок моего отца сильно ее взволновал. Меня же взволновало мамино откровение, будто ее жизнь как женщины кончилась. Вероятно, она злится на папу за то, что он открыл ей на это глаза. Но верила, что обретенная свобода пойдет ей на пользу. Если она только позволит себе это. Мне нравилось думать, что она стоит на краю трамплина. Прыжок в свежий воздух манил ее, но она слишком волновалась, чтобы отважиться. Может, мне придется ее подтолкнуть.

Что касается меня, то я была несчастна. Время близилось к обеду, а о Томми ни слуху ни духу. А когда мама сказала, что он собирался взять на работе отгул, стало еще хуже.

– Он хотел сегодня начать ремонт. Мы договорились. Вчера я проснулась от того, что мне на нос свалился кусок штукатурки с карниза. Ну, и где он?

Я пробормотала, что его отправили на внестудийную съемку, о которой сообщили в последнюю минуту. Мама недоверчиво взглянула на меня:

– Хорошая отговорка. – Она уже набирала его номер.

Не знаю, почему я не сказала ей правду: что мы поссорились, что у него роман с другой женщиной и что я подавлена. По злой иронии судьбы единственным человеком, с которым я хотела поделиться своими страданиями, был сам Томми. Он мой лучший друг. Когда мне было плохо, перво-наперво я обращалась к нему. Я могла рассказать ему обо всем, я знала, что он не станет читать мне нотации, как Кэт. Ему это не нужно. Он знал меня лучше всех.

А теперь все изменилось. Раньше я сидела за столом и придумывала, как отложить встречу с Томми до выходных. Я отчаянно пыталась работать, мечтала о приятном спокойном вечере в одиночестве. А сейчас мечтаю, чтобы Томми вернулся, хочу знать, где он. В «Би-би-си» его не оказалось, а сотовый был отключен. Ехать в больницу к Норин и выяснять, разговаривала ли она с ним, я боялась. Чего доброго, опять столкнусь с Мари-Шанталь.

И еще я молилась за Ричи. Изменений пока нет, сказали мне, когда я позвонила в больницу. Меня попросила Кэт – сама она едва могла оторвать голову от подушки. В аптечке в ванной я нашла старый пузырек со снотворным и заставила ее принять таблетку. Я знала, что этого делать не следует, но мама, у которой было лекарство от мигрени, еще не вернулась. Только убедившись, что Кэт крепко спит, я легла сама. Бессонная ночь давала о себе знать, и я бродила по дому, словно зомби. Вокруг был жуткий свинарник, и мне стало еще хуже. Мама так отпугнула Бьянку, что она теперь вряд ли вернется.

Я проспала весь день, и разбудил меня звонок в дверь. Было шесть часов. Я сбегала наверх, заглянула к Кэт, но она еще не пришла в себя. Где же мама?

– Иду! – крикнула я, мчась вниз по лестнице.

Макс Остин снова переоделся в модные темно-серые брюки и свитер с высоким воротником. Он что, всегда в конце дня наряжается в лучшую одежду для остроты ощущений? Или снова идет на несостоявшееся вчера свидание, которое придумала ему я? Сегодня вечером он выбрал черную кожаную куртку, но она совсем ему не шла. Как будто он хотел казаться крутым. Он бы выглядел сногсшибательно в развевающемся темном пальто, в котором я однажды его видела. Макс умел его носить. Оно свободно заворачивалось вокруг него, словно мантия. А кожаная куртка сидела впритык и была коротковата. Да и плечи у нее большие и мешковатые. Такое впечатление, будто его собственные где-то там и потерялись. Интересно, стоит ли тактично указать ему на несоответствие стилей? В конце концов, если он хочет понравиться женщине, женское мнение лишним не будет.

Когда он поздоровался и сообщил, что состояние Ричи не изменилось, я мысленно дала себе по рукам. Вот что должно быть для меня на первом месте. Вместе с мучительным вопросом, что именно он услышал из нашей с Томми ссоры.

– Я знаю, звонила в больницу.

Он бросил на меня довольно странный взгляд, но кто мог его винить? Я стояла в той же ночной рубашке, в которой он видел меня, когда приходил последний раз.

– Простите. – Я открыла дверь. – Входите, а я сбегаю наверх и оденусь. Я мигом.

Но он продолжал стоять на пороге.

– Я просто зашел сказать вам о Ричи и узнать, как Кэт. Да, и записи о Сельме Уокер нет ни на одном рейсе Лондон – Нью-Йорк и Нью-Йорк – Лондон в дни, когда, по ее утверждению, она летала туда и обратно.

– Это потому, что она не была в Нью-Йорке на Рождество и Новый год, – сообщила я не в силах скрыть ликование. – Она была в Девоне.

Я рассказала ему о раннем визите Бьянки и об открытке.

– Мне лучше нанести визит Сельме Уокер завтра. – Макс что-то записал в блокноте. – Зачем, черт возьми, ей лгать по такому поводу? Не думаю, что она окажется главным подозреваемым, но что-то тут не сходится. Вы увидитесь с ней?

Я покачала головой:

– Я не могу оставить Кэт. У нее мигрень, и она спит, что, наверное, сейчас лучше для нее. Ночью она была в ужасном состоянии. Я никогда ее такой не видела. Ей понадобится вся наша поддержка, пока Ричи не выкарабкается.

Макс улыбнулся:

– Ричи выкарабкается. Рад слышать, что среди нас есть оптимист. Ей повезло, что у нее такая подруга.

Я улыбнулась в ответ:

– Вы поймали человека, который напал на Ричи?

– Мы поймали его. Передайте ей это от меня, хорошо? Если повезет, благодаря Ричи мы раскроем гнусный бизнес, которым этот тип заправлял в гаражах. Ричи… – Макс помолчал и неловко поежился в своей кожаной куртке. – Ричи – хороший парень. Ну, мне пора. Идите домой, пока не простудились. Кроме того, ваши соседи наслаждаются восхитительным зрелищем. Не стоит их так баловать.

– Спасибо, что зашли. Добрый вечер, миссис О'Мэлли, – крикнула я, повернувшись к соседнему дому и помахав рукой. – Как Кевин?

Миссис О'Мэлли нырнула за тюлевую занавеску в эркере. В этот момент подъехало такси, и из него вышла мама. Я уже собиралась спуститься и помочь ей с вещами Кэт, как увидела, что она не одна. А встречать в ночной рубашке незнакомого мужчину как-то неприлично.

И какого мужчину! Вслед за мамой из такси вылез невысокий коренастый человек. У него были широкие плечи боксера и лицо драчуна. Но тут он улыбнулся мне, и его физиономия вмиг потеряла всю агрессивность. Сверкнул ряд ровных белых зубов – кроме пиратской щели в самой середине, – явно лгавших о его возрасте. Первое, что я подумала: «Какой плут!»