Каска младшего лейтенанта валялась возле его ног, рядом с коробкой папирос, рассыпанных по полу. Плечи Гусакова как-то странно вздрагивали.

«Что с ним? Неужели ранен?» – встревожился Малахов.

– Гусаков! – окликнул он взводного. – Сережа, что случилось? – спросил Алексей уже тише.

Младший лейтенант молчал; только его плечи вдруг заходили ходуном. И тогда Алексей понял – Гусаков плачет.

– Ну-ну… – Алексей ласково обнял его за плечи и присел рядом. – Все в норме, старина. Фрицам дали по шее, мы пока живы. Ты-то чего? От радости, небось?

– Алеша! – порывисто вскинул покрасневшее и припухшее от слез лицо Гусаков. – Понимаешь, я сам… своей рукой… человека… Не врага! Нет, своего… русского, советского…

– А, вон ты о чем… – понял Малахов. Взводный говорил о паникере.

– Он трус, Сережа, – твердо сказал Алексей.

– Постой, – перебил его Гусаков. – Я понимаю… все понимаю. Трус, паникер, военное время, под трибунал… Но я ведь знаю… знал его, как хорошего, честного парня. Ему ведь еще и восемнадцати не было – пошел на фронт добровольцем, почти полгода себе прибавил. А я… я убил! Убил его, Алеша! Человека убил… Своего…

– Но ведь иного выхода не было. Понимаю, тебе тяжело… Но идет война.

Сережа, беспощадная, страшная война. И не случись так… кто знает, удержали бы мы позиции или нет.

– Как я теперь буду смотреть в глаза… своим ребятам? Как?! Гусаков резко повернулся к Малахову.

– Алеша! А ты… ты смог бы?.. – спросил он тихо.

– Не знаю… – глядя прямо в глаза младшему лейтенанту и чуть помедлив, честно признался Алексей. – Не знаю…

Оба умолкли и задумались каждый о своем. Тишина, неожиданно густая, до горечи терпкая, вместе с легким порывом ветра впорхнула в блиндаж и притаилась под расщепленными взрывом бревнами наката.

Скапчинского капитан Савин разыскал без труда. В городе старого дантиста знали как облупленного. Видимо, он имел обширную практику даже теперь, когда ему давно пора было сидеть на пенсии.

После отбытия срока наказания Скапчинский обосновался неподалеку от Магаданского аэропорта, в поселке Сокол, у разбитной бабенки, по возрасту годившейся ему в дочери. Капитан не стал вдаваться в подробности, кем она доводится старому зубному технику. Но то, что Скапчинский был явно не на правах квартиранта, Савин про себя отметить не преминул.

Просторная трехкомнатная квартира, где жил Скапчинский со своей молодой пассией, была похожа на выставку-продажу ковровых изделий; на полу ковры лежали даже в два слоя. Только две стены в гостиной выпадали из пестро-пыльного колорита комнат. Одна была заполнена ажурными искристыми кружевами хрустальной посуды, выставленной за стеклами огромного, на всю стену, буфета, а вторая – новенькими, тисненными золотом, корешками подписных изданий, солидно поблескивающих в импортном книжном шкафу. Савин скептически ухмыльнулся – судя по нарядному и не потертому внешнему виду, книги никто и никогда не читал. Казалось, что квартира Скапчинского перенеслась в двадцать первый век прямо со времен застоя, когда ковры, хрусталь и книги считались признаком благосостояния и больших связей среди торговых и партийных работников.

Дорогая и просто огромная японская люстра с висюльками – настоящий монстр, которому самое место в каком-нибудь общественном здании, – подтверждала это предположение. Скапчинский, невысокий и довольно крепкий для своих лет дедок, вовсе не удивился и не обеспокоился появлением сотрудника уголовного розыска. Извинившись за свой вид (он предстал перед Савиным в стеганом теплом халате на атласной подкладке и с кистями у пояса), Скапчинский ушел в спальню и минут через десять возвратился, одетый в строгий темный костюм, белую рубашку и галстук, завязанный английским узлом. «Ай да, дедушка! – развеселился про себя Савин. – Как на дипломатическом приеме…»

Скапчинский, не торопясь, раскурил трубку, привычным жестом небрежно поправил галстук и спросил у Савина:

– Вы ко мне по какому вопросу, осмелюсь спросить?

– Лев Максимилианович, я к вам с большой просьбой… Савин положил на стол сверток, в котором была вставная золотая челюсть убитого.

– Мне нужно у вас проконсультироваться вот по этому поводу, – сказал капитан. Развернув бумагу, он пододвинул зубной протез поближе к Скапчинскому.

Тот мельком взглянул на стол, скептически ухмыльнулся и отрицательно покрутил головой.

– Я уже старый человек и в консультанты не гожусь. Тем более – для милиции.

– Ну зачем вы так… – миролюбиво молвил Савин. Он вытащил из портфеля папку.

– Я хочу вам напомнить, – сказал капитан, – что являюсь сотрудником уголовного розыска, а не другого ведомства, которое всегда имело к вам большие претензии…

– Это не имеет значения, – перебил его Скапчинский.

– Имеет, да еще какое. Уж вы-то об этом знаете не понаслышке.

– Не нужно говорить со мной намеками, – резко сказал Скапчинский. – Я не желаю иметь дело с милицией, повторяю. И отвечать на ваши вопросы не нахожу нужным, пока мне не будут предъявлены соответствующие документы, предоставляющие вам на это право.

– За документами дело не станет, Лев Максимилианович. Савин почувствовал, что начинает злиться. Усилием воли заставив себя улыбнуться, он продолжил:

– А впрочем, как знаете. Если вам не подходит уютная домашняя обстановка, мы можем перебраться в казенные стены. Чтобы все было по форме. У вас телефон есть?

– Да, но…

– Вот и отлично. Сейчас я вызову дежурную машину, а вы пока собирайтесь.

– Простите, но я не думал, что это для вас так важно. К тому же вечер, и мы могли бы поговорить завтра…

– Лев Максимилианович, я думаю, нелишне вам еще раз напомнить, что уголовный розыск не занимается теми деяниями, из-за которых вы, мягко выражаясь, были не в ладах с законом. У нас несколько другие функции, и поэтому вы могли бы давно сообразить, что я здесь не для того, чтобы чаи гонять, а тем более выслушивать сентенции по поводу законности моего появления в ваших апартаментах, теряя драгоценное время.

– Согласен, согласен, гражданин капитан. Вы уж извините меня за бестактность…

– Для вас я пока не гражданин, а товарищ капитан, прошу это учесть. И мне бы очень не хотелось, чтобы по окончании нашего разговора вы начали меня так официально величать.

– Понимаю, понимаю, к вашим услугам…

– Вот так-то лучше, Лев Максимилианович. А теперь, коль вы так любезны, мы здесь расположимся удобней и внимательно посмотрим на этот зубной протез. Ваша работа, Лев Максимилианович? Пожалуйста, лупа…

– Не нужно. Моя работа. Скрывать нет смысла – если вы пришли ко мне, значит небезосновательно.

– Это точно, Лев Максимилианович. И мне теперь нужно выяснить, кому вы поставили этот протез.

– После освобождения я очень нуждался в денежных средствах – надеюсь, меня можно понять…

– Вполне. Продолжайте.

– Понемножку подрабатывал на дому. Конечно, это незаконно… но учтите, с золотом я дела не имел! И всегда отказывался самым категоричным образом, даже если клиент мне предлагал хорошую плату и свой материал.

– Но до поры, до времени. Не так ли?

– Да, вы правы… Он пришел ко мне года два назад, если не ошибаюсь, в конце февраля. Ему отказать я не мог…

– Почему?

– Дело в том, что я знал этого человека еще до суда и не раз лечил ему зубы. Это был хороший знакомый Нальгиева. Думаю, вам не нужно рассказывать, кто такой Нальгиев… В свое время я пообещал этому человеку изготовить зубной протез из золота, но увы, не успел. По известной вам причине… А через пять лет он мне напомнил об этом обещании. Сказал, что терпеливо ждал меня, потому как никому другому доверить такую важную работу не мог.

– И вы согласились.

– Обещания нужно выполнять…

– Материал он свой принес?

– Конечно! Я не занимаюсь скупкой золота.

– Что это было – золотой лом или песок?

– Ни то, ни другое. Самородки. Довольно крупные.