Год назад умерла бездетная родственница бабушки Анастасии, завещавшая им домик на окраине, куда они и не замедлили перебраться.

Алеша, не глядя, нащупал чашку с уже успевшим остыть чаем, отхлебнул глоток, перевернул очередную страницу… И в это время кто-то постучал в дверь. Мельком взглянув на старые ходики, у которых вместо гири висел амбарный замок, Алеша в удивлении передернул плечами: кто бы это мог быть?

Если мать, то он, кажется, дверь на засов не закрывал. Кто-то из соседей? Вряд ли. К ним обычно никто не хаживал. Немногочисленные знакомые и друзья, как его, так и матери, жили на другом конце города и навещали их очень редко, да и то в основном по праздникам. А новыми друзьями они еще не успели обзавестись, потому что мать, сколько ее помнил Алеша, отличалась замкнутым характером, с людьми сходилась очень трудно, и старательно избегала шумного общества.

– Входите, не заперто! – чуть помедлив, уже на повторный стук отозвался Алеша. И быстрым движением поправив свои густые черные кудри.

Дверь отворилась, и через порог переступил уже знакомый нам пассажир трамвая. Алеша, с удивлением, хмуря густые черные брови, почти сросшиеся на переносице, воззрился на него и встал из-за стола.

– Извините… вы к кому? – спросил Алеша. Юноша силился вспомнить, знакомо ли ему это круглое добродушное лицо с небольшими, аккуратно подстриженными усами. Но, похоже, Алеша видел мужчину впервые.

– Кхм… – смущенно прокашлялся незнакомец. – Малаховы… здесь живут?

– Да-а… – протянул в недоумении Алеша. – Но если вы к маме, то ее сегодня, наверное, не будет. Она в командировке.

– Послушай… Незнакомец приглядывался к юноше, видно было, что он очень волнуется.

– Ты – Алеша? – спросил он неуверенно. – Алексей Владимирович?

– Да, Алексей… Владимирович, – запнулся в растерянности Алеша. Еще никто и никогда не называл его по отчеству.

– Алеша… Незнакомец выронил из рук портфель, порывисто шагнул к юноше, обнял его за плечи, крепко прижал к груди. Затем отстранил и, любовно глядя в большие зеленые глаза Алеши, опять заговорил негромко, словно сам с собой:

– Ну да, конечно, Алеша… Алексей… И ямочка на подбородке, как у Володи. И родинка на левой щеке… Вылитый отец. Эх, не дожил!..

Глаза незнакомца вдруг увлажнились, затуманились слезой.

– Ты, это, не обращай внимания, сынок… Быстро отвернувшись, он провел широкой огрубевшей ладонью по лицу.

– Вы… вы знали отца?! Голос Алеши неожиданно сорвался почти на крик.

– Вы знали?!..

– Мы были друзьями, Алеша, – справившись с волнением, ответил незнакомец. – Да, – спохватился он, – я ведь тебе, так сказать, не представился. Моя фамилия Петухов, Василий Емельянович. А вообще, зови меня просто дядя Василий. Договорились?

Алеша кивнул, не в состоянии вымолвить слово. Юноша не мог поверить своим глазам, все происходившее казалось настолько нереальным, что ему захотелось ущипнуть себя: не спит ли он? Этот незнакомый мужчина – друг его отца!

Алеша не видел отца даже на фотографии. Мать об отце не вспоминала никогда, по крайней мере, в присутствии сына. Если он приставал к ней с расспросами, она отвечала коротко и неохотно: погиб на войне. И все. Никаких подробностей, будто мать знала о своем муже только понаслышке. Когда Алеша становился чересчур настойчивым в своем желании выведать об отце хоть что-нибудь, лицо матери становилось мертвенно-бледным. Она резко обрывала его и надолго уходила из дому. А после, ночью, если ему случалось проснуться, он слышал ее плач – тихий, безысходный, до самой утренней зари. Однажды утром ее забрала карета «Скорой помощи» – что-то случилось с сердцем. И с той поры Алеша никогда об отце даже не заикался. Не по-детски самостоятельный, он понял, что здесь кроется какая-то тайна. Так разговоры об отце в семье стали запретной темой.

Но теперь, когда в их доме появился человек, который хорошо знал отца, его друг, Алешу словно прорвало. Вопрос следовал за вопросом: кто? когда? где?

– Погодь, погодь, Алеша, – взмолился Петухов. – Ты меня с дорожки хоть чаем угости.

– Извините, я сейчас! – метнулся Алеша к примусу.

А Василий Емельянович принялся тем временем выкладывать на широкий кухонный стол содержимое своего огромного портфеля: пакеты с колбасой, красную рыбу, зернистую икру в стеклянных банках, конфеты, шоколад, тонкие пластины темно-коричневого вяленого мяса, какие-то коробки и металлические банки с иностранными наклейками…

– Угощайся, сынок! У вас тут с харчами, поди, не густо. Оно и видно – больно ты худой, Алеша. Но – мосластый. Широка кость, как у бати. Ну, а то, что отощал, дело поправимое. Была бы стать крепка, да кровь – не прокисший квас…

Петухов пил чай вприкуску с рафинадом, изредка тихо крякая от удовольствия. Алеша к подаркам даже не притронулся – сидел, словно на иголках, с нетерпением ожидая, когда дорогой гость насытится, чтобы поговорить об отце.

– Спасибо, Алеша… Петухов достал папиросы.

– Закурить у тебя тут можно? Ну и добро…

Прикурив, Петухов надолго задумался, вздыхая и глядя на Алешу грустными глазами. Видимо, он что-то вспоминал. Затем Петухов начал тихо, не спеша:

– Бежали мы с твоим отцом с каторги вместе в пятнадцатом…

Алеша слушал, широко раскрыв глаза. Рассказ Петухова потряс юношу. Он – сын графа Владимира Воронцова-Вельяминова! Его отец – подполковник царской армии! Каторга… Побег… Якутия и Колыма… Восточно-Сибирское море… Американский коммерсант Олаф Свенсон… Старатели… Золото…

– В двадцать третьем партия направила меня в Колымский район… – продолжал свой рассказ Василий Емельянович. Город Нижнеколымск, старатели… Отец…

– Вздернули старатели гада, звали его Делибаш. Каюсь, я пытался спасти этого Иуду. Не знал, что он убил твоего отца… Из-за угла стрелял, подлая его душа. Оно, конечно, не по закону, без суда и следствия с ним так обошлись, да только вернись теперь тот час, я бы его и сам… своею рукой… Эх, Алеша, каким человеком был твой отец! – Голос Петухова дрогнул.

Василий Емельянович снова закурил, затем достал из кармана френча сверток и протянул его Алеше.

– Вот возьми. Память об отце. Умирая, он просил разыскать тебя и передать эти часы, кольцо и портмоне. Там внутри записка. Дописать он не успел…

«Сынок, Алешенька! Мой любимый! Прощай, и прости меня за все. Будь счастлив. Ключ…» На этом записка обрывалась. Кроме записки, в портмоне лежал плотный кусок картона, тщательно завернутый в лоскут просмоленного шелка.

Алеша, не сдерживая слез, долго всматривался в план какой-то местности, прорисованный черной китайской тушью на картоне. Прочитал он и надпись с обратной стороны: «И сказал Господь: «Пойди из земли твоей, от родства твоего и из дома отца твоего в землю, которую я тебе укажу». А ниже – пять букв: «Гр. В.В.-В.»

Значит он – Алексей Воронцов-Вельяминов. Графский сын. Дворянин… Алеша, прикусив губу, метнул быстрый взгляд на комсомольский значок, прикрепленный к лацкану пиджака, который он, придя со школы, повесил на спину стула, и потупился. Лицо его вдруг побледнело, над верхней губой проступили мелкие капельки пота.

Петухов заметил его состояние и встревожился:

– Что с тобой, Алеша? Тебе плохо?

Алеша не отвечал. Не будь рядом Василия Емельяновича, он, пожалуй, впервые в жизни разрыдался бы, как девчонка, – дворянский сын, белая кость! И – комсомолец…

– Постой, постой… Петухов наморщил лоб, собираясь с мыслями.

– Разве… разве мать ничего тебе не рассказывала об отце? – спросил он с тревогой.

Алеша по-прежнему молчал, только голову склонил еще ниже.

– Та-ак… Ну и дела… Петухов начал кое-что соображать.

– Малахов, Малахов… – пробормотал он себе под нос. – Вот оно, значит, что. А я сдуру, не подумав, со своими откровениями… Он нахмурился; лицо его вдруг стало жестким и немного виноватым.

Глядя на поникшего юношу, Василий Емельянович почувствовал угрызения совести. Он только теперь понял, какую бурю вызвал в еще не зрелой юной душе. Но как поправить положение, Петухов не знал…