Бор гробу во хмуру. Мхов убор. Гроб, как око, теменью немеет, как и шумом уши, а робостью — уют собора. И леса чухать птах учась, ели — как монахи. Шиханом леший шел, как поп, во вере тетеревов — невидаль, а дивен. Шел по плешь во хмызу, и лапищи щипали узы мхов. Вид у лешака шелудив. Он и во снах учухан совино. Или он ослеп, архиерей? Храпел сонно… Аль епархии храпела нелюдью лень? Али чума замучила? 5 Лари бояр я обирал — и на день мне дани! И зову юного, гоню: «Увози». Но вон еще, уведя, деву тащат. Ахти! Журка та кружит, ха! Косы, венец — в цене высок. И ребята: «Батя, бери, от мира дарим-то! И бей ее, и ***, и поркой окропи!» И, обругана гурьбой, алела. О***ет ее ухо — мат и тут и там. Уж я вяжу ее, а не лезу — зелена. Ей не мило зол имение — там ее мать… Тать, ее не убий, буен! Но он — аки наш Аника! Ее тень отстонет… Но, взлетев, светел звон! Ух, рев вверху! Мечту во злобе на небо ль зовут? Чем нов звон тот? Уж я ль гляжу, и там — ого! — Богомати… О видение! И, ей-ей, не диво! Сиро в тине лени творись! Ох, и тупел сослепу тихо — и тины нити опутали… Вся сила! Виси, валися — свила тупо. Али мне лень мила, и мя теснит и тин сетями, и манит ям вмятинами? Али пел сопьяну, глазел, слеза-лгунья послепила? Ту зелием змеи лезут — оле, змеит и питием зело! Таче лень не лечат. Или овил чад ум удачливо, яря во себе бесов? Как у вод неводу, худо. В ендову сую ус, сую, опьянён… Я пою, ус в висок скосив. Он рот умилял, и муторно. Я бес, я у чар в яме! Нем я, врачуя себя, и чёрт речи меня лишил, я нем. Я, следя, лгу ему в уме. Угляделся. И себе на небеси — нема, как и лика камень, а чутка, как туча. Ясен зов Ее вознесся: «Я и надзор, и мама мироздания, беду судеб вижу, ран боль обнаружив. …И о плаче, печаль, пой, и воззови, и мир прими!» Ее дивен мне вид! У дива на виду я утеснён, сетуя, и лоб томим от боли, от чуда-ладу: что Успенье псу? Молися силом! И омыты мои очиньки, лик… Ничо, вымолил, омыв ее укором тенет мороку. Зло переполз… Я славил боль, обливался ей, нем, ан знамение яро в тиши творя… Меня истина манит сияньем! Лети, сон, тенет носитель! Лети, чар рачитель! А тута, въявь: — Лезь, мамзель! — Залазь! — И повопи! — Цыц! — Убрав ее в арбу и обдав свадьбой, катили так и летели, как ада чада, а дар конокрада летел, ровно и он вор. Удал, сулил усладу… Сёла, лес, и луг, и Жигули, и город у дороги — о, мимо, мимо! Тю! О пирах ухари поют и о воде медовой! Их усы сухи. 6 Ого, топот! Ага, учуял я. Учу: «Молодь-зелено! Не лезь долом». Топот… Топот… «Он далече? Ладно!» И летели, и лепо пели мы там холмам лохматым, и маками низин яра залила заря у города дорогу. …Тише! Мститель летит, смешит воров — то гогот, то хохот: «Ого-го-го-го-го! Аха-ха-ха! Аха-ха-ха — ха!» Бах! — осело колесо. И жалко поклажи. Летит смерти хитрее мститель! Летел, как и чёрт с встречи с иконой — он окис! А вижу: на небе мать там ***на — ну, жива! И ***да над нами! Лети, о воитель, ха, Мономах! Лети, бар грабитель, лети на канитель! Нельзя, в ухабах увяз, лень… Нам — аман. Наш меч умер. Дремуч емшан. |
