До этого момента я должен ждать в коридоре.

Таков был план Катарины, другого она придумать не могла, самой ей никогда не приходилось ждать в коридоре на шестом этаже.

Поскольку учительская находилась в конце коридора, мимо все время ходили люди. К тому же в санчасти лежал Август, у него кто-то должен дежурить, школьная медсестра или Флаккедам,- кто-то же должен его постоянно проверять. У меня не было никаких законных оснований стоять в коридоре, я был у всех на виду – сейчас меня увидят и потребуют объяснений.

Поэтому я встал перед кабинетом Биля, это было самое страшное место, но другого выхода не было. Я стоял вытянувшись в струнку, не касаясь стен, убрав руки за спину и опустив голову. Мимо проходили учителя, я на них не смотрел, а они не останавливались. Они считали, что я жду, пока меня вызовут в кабинет Биля для наказания.

Телефон молчал. Я простоял, пока часы не показали тридцать пять минут и даже еще немного. Потом надо было уходить, чтобы не оказаться прямо посреди потока учителей, который пойдет мне навстречу, когда раздастся звонок на большую перемену.

Спускаясь по лестнице, я увидел Флаккедама.

На всякий случай я взглянул в образованную перилами шахту – где-то внизу была видна его рука. Я успел отпереть дверь в коридор на четвертом этаже и спрятаться в учебной ткацкой мастерской, выжидая, пока он пройдет.

Может быть, он шел наверх, чтобы проверить Августа. Я видел только одну его руку, этого было достаточно, чтобы узнать его. Хотя в его руке кое-что изменилось, два крайних пальца были в гипсе. Значит, они все-таки на некоторое время потеряли контроль над Августом.

В эту ночь я опять не спал. Из-за медного купороса я ничего не ел весь день. Всю ночь я просидел, глядя в окно на парк, на школьные здания и думая об Августе. Может быть, пойти к нему, снять его шланги и ремни и сесть рядом с ним, чтобы он понял, что мы не забыли о нем, и мог заснуть. Но повсюду лежал снег, Флаккедам заметил бы следы, и все было бы кончено.

И все-таки я бы пошел. Если бы меня не остановило то, что сказала Катарина.

Я не видел ее с тех пор, как она рассказала мне о своем плане тогда на складе, даже мельком не видел. Но перед тем, как мы расстались, она подарила мне часы и сама застегнула ремешок на руке, а потом она положила руки мне на плечи и, пристально глядя на меня сквозь тьму, сказала: «Два раза, мы попробуем два раза».

Темнота становилась все гуще, тут появилась мысль о том, что все, что мы делаем, напрасно,- в тот момент я был близок к тому, чтобы сдаться.

Я хотел домой.

В интернате Химмельбьергхус и в «Сухой корке» душевые были устроены совершенно одинаково, три душа в ряд, в первом была горячая вода, а в двух последних – холодная, все вставали в ряд, намыливались у раковин, а потом, в довольно быстром темпе, проходили через души. В стене было окошечко, за ним стоял Вальсанг, наблюдая за нами и не рискуя при этом намокнуть.

Однако бывало, что ты оказывался последним, а остальные уже прошли. Тогда можно было подольше постоять под горячей водой. И начинало казаться, что ты дома.

Теперь, сидя в темноте, я мечтал об этом. Я сознательно избегал мыслей о Катарине и Августе. Если бы я не испытывал такой слабости, я попытался бы попасть в душевую. Я думал, что раз уж все было напрасно, то, может быть, стало бы легче, если оказаться под горячим душем, как в «Сухой корке», и почувствовать свое тело и живот, без всяких судорог, и можно было бы отпустить время и сдаться.

В какой-то момент к утру стал появляться свет. У него не было какого-то определенного источника, он вырастал на внешней стороне предметов, на деревьях и камнях, словно серебряное покрытие, еще очень слабый, но однако ясно заметный, словно пассивное сопротивление темноте.

И тут появился Оскар Хумлум.

Он влетел в окно, по-прежнему с той же веревкой, которая была и тогда, и спрыгнул на пол тяжело, но проворно.

– Как ты здесь оказался? – спросил я.

Он ничего не сказал, и тогда я ответил за него – он всегда хотел, чтобы я отвечал за него. Я все-таки был ближе к словам, чем он.

– Это потому, что время приостановилось – сказал я.

По его лицу я видел, что так оно и есть.

Он встал немного позади меня, мы вместе смотрели на свет, и тут я вспомнил то, что долгое время не вспоминалось.

Мы должны были мыться, Вальсанг наблюдал сквозь окошко, Хумлум зашел в душевую передо мной. Он прошел через горячий душ, как будто его не существовало, и, встав под первый холодный, остался там. Он не двигался, он просто стоял, а его кожа сначала стала красной, а потом белой, он стоял, опустив глаза, я знал, что он стоит там, чтобы я подольше мог побыть в горячем душе и чтобы меня оттуда не погнали дальше. Я закрыл глаза, горячая вода закрыла меня стеной,- дольше, чем в тот день, мне никогда не приходилось там стоять.

Я посмотрел на Хумлума, он стоял в полутьме, опустив глаза, как стоял тогда. Я не мог не думать об Августе, который лежал в санчасти, о Катарине, которая спала рядом с новой инспекторшей, и стало ясно, что невозможно сдаться и все бросить. Ведь и тогда тоже – я наконец подтолкнул его дальше, а сам встал под первый холодный душ, а затем под второй, а потом вышел.

Звонок раздался ровно в половине, в этот момент секретарша была в канцелярии – мы оказались на грани катастрофы.

У нас снова был урок с Фредхоем с 10.50 до 11.40, то есть в то время, когда я, согласно плану, должен был уйти из класса. Нам не везло, но ничего не поделаешь – всем естественнонаучным дисциплинам отводилось в расписании больше времени, чем каким-либо другим.

Однако все оказалось не так уж плохо. Поскольку я не выспался, второй день ничего не ел, и к тому же на меня все еще действовал медный купорос, выглядел я не лучшим образом. Когда я подошел в Фредхою и прямо сказал ему, что плохо себя чувствую, он разрешил мне уйти.

– Это уже второй день подряд,- сказал он.- Поговорим после урока.

После урока ничего уже не будет, подумал я, хотя и не очень ясно было, что должно произойти,- после урока школьное время перестанет существовать.

Я поднялся на шестой этаж, по пути мне никто не встретился, я прошел мимо санчасти, не заглянув туда.

Дверь в канцелярию была открыта, я услышал, как секретарша там с кем-то говорит. Это не было предусмотрено планом, Катарина показала на расписание: в среду и четверг с 11.00 до 12.00 ее нет.

Сначала я остановился. Мы все привыкли к тому, что школьное расписание непогрешимо, – когда я учился в школе, в расписание классов почти никогда не вносили изменений. Если ты сталкивался с изменением, то начинал чувствовать свою беспомощность.

Тогда я пошел в санчасть – у меня оставалось всего несколько минут. Август спал, но на этот раз мне пришлось разбудить его, я очень резко потряс его, и он довольно быстро проснулся. Из-за шлангов в носу он не мог говорить.

– Я пришел,- сказал я,- ты должен помочь мне.

Времени для объяснений не было. Я частично освободил его от ремней и дал ему в руки его банку с мочой.

– Скоро зазвонит телефон,- сказал я,- потом ты медленно сосчитаешь до трех, а затем начнешь шуметь, но не очень громко.

Когда я вышел в коридор, была ровно половика. Вокруг не было ни души. Мы двигались по узким туннелям времени и пространства, существовавшим только в это мгновение; через несколько минут раздастся телефонный звонок, все сбегутся – и тогда всему конец. Но в настоящий момент в потоке времени, между секундами, нам удалось освободить себе место.

Тут зазвонил телефон, и я вошел в канцелярию.

– Частная школа Биля,- сказала она.

– Мне кажется, он сейчас задохнется,- сказал я.

Секретарша работала в этой школе уже несколько лет, говорили, что она дальняя родственница Биля, при любых других обстоятельствах она бы сначала закончила разговор и не стала бы вести себя таким образом в присутствии ученика. Но теперь ситуация изменилась, все в школе вышло из равновесия, все чувствовали приближение чего-то неизвестного,- услышав меня, она замерла.