— Что ж, — после некоторого молчания сказал предполагаемый отец, — давайте, я попробую. Плохо одному, да и мозг соскучился по работе!

— Вот и отлично, — обрадовался молодой человек. — Я буду вас отстаивать перед комиссией, а вы постарайтесь меня не подвести. Давайте, договоримся так: принесите все необходимые справки — о прописке, о размерах жилплощади, копию диплома, характеристику с места работы, паспорт и военный билет. А также две фотографии девять на двенадцать, фас и профиль.

— Карточки-то зачем?

— Для фамильного сходства, — улыбнулся Сазонов. — Нет, серьезно! Вы бы хотели, наверное, чтобы ваш ребенок был похож на вас?

— Да, — сказал Морозов. — Понятно.

— У вас еще вопросы есть?

— Есть. Несколько.

— Слушаю вас, Борис Алексеевич.

— Зачем это делается? Правда ли, что дети растут и учатся? И что с ними происходит, когда они вырастают и выучиваются, если это так? Но главное — зачем?

— Ну, что же, вопросы по существу. Вы, наверное, знаете Борис Алексеевич, что развитие технических дисциплин и даже отдельных направлений идет неравномерно. Например, при общем равномерном развитии кибернетики и робототехники обучение роботов речи и даже просто пониманию разговора растянулось на тридцать лет; при полной теоретической возможности обучения на практике наткнулись на огромные трудности новых принципиальных решений.

— Но сейчас-то они говорят! — Я сам видел по телевизору. Так причем здесь речь?

— Речь я привел для примера. Сейчас несколько научно-исследовательских институтов создали искусственный мозг огромной емкости. На основе этой разработки мы могли бы построить прекрасного технического исполнителя, обогащенного человеческими знаниями. Но! — Сазонов назидательно поднял вверх указательный палец. — Надо начинять эту емкость информацией! Причем основное количество новых роботов должны работать с человеком, а следовательно, знать законы взаимосвязей между отдельными людьми в человеческом обществе, быть знакомыми с моральными устоями, принципами деятельности, оценками явлений и событий человеческим существом и многим другим. А свод этических и моральных правил человеческого общества не создан. И уж тем более нигде не сказано, чем может и чем не должен пренебречь человек из этических, скажем, установлений ради пользы отдельного человека и общества. В общем, наши взаимоотношения с миром оказались столь сложны, что и не укладываются в рамки учебника. Вам понятно?

— Так и списали бы все это с мозга живого человека!

— А вот этого-то мы и не можем. Пока что не можем! А в роботах для работы в экстремальных условиях уже остро нуждаемся. И в ближайшее время нужда эта вырастет. Понятно? Конечно, задача перезаписи человеческих знаний будет решена. Когда-нибудь. Но когда?… И вот группа конструкторов решила, что пока единственным способом обучить робота всему, чему мы обучаемся за свою жизнь, — это заставить его прожить эту жизнь! Весьма вероятно, что к тому времени, когда такой «ребенок» вырастает, будет найден способ перезаписи информации с живого мозга, но наша группа считает, что это может произойти где-то в пределах двадцати пяти лет. Нет, наш опыт не пропадет. И кроме того, мы столкнемся с большим количеством попутных задач, решение которых внесет свой вклад в науку о роботах, а может даже — в науку о человеке. Я ответил на ваши вопросы?

— Да. Кроме роста и учебы.

— Ну, с ростом несложно. Будете ходить к нам в сроки, которые вам установим, и мы будем заменять тело ребенка на новый размер. Главное-то ведь мозг. Учиться — сначала дома, а затем в школе, где все дети. Искусственный человек, по нашей мысли, должен быть существом общественным, так же как гомо сапиенс!

Значительно позже Борис Алексеевич узнал, что Сазонову пришлось выдержать целую бурю со стороны остальных членов комиссии. В итоге решили пожертвовать одним роботом, выделить «этому алкоголику и люмпену», как сказал один из членов комиссии, ребенка № 008 модель II. Однако перед самой выдачей молодой инженер, проникшийся необъяснимой симпатией к Морозову, уговорил председателя комиссии дать ему модель III.

— В конце концов, — сказал Виктор Васильевич, — может быть, он пить бросит. Человека спасем!

— Что же, — ехидно спросила его член комиссии, представитель РОНО, — каждому алкоголику дать по ребенку для исправления? Да он его выучит за водкой в магазин бегать!

— Но пить наш ребенок не начнет! — резонно ответил председатель и дал согласие.

Так или иначе, но Бориса Алексеевича известили открыткой, чтобы он зашел по известному адресу за ребенком № 003 модель III. К этому времени Морозов получил зарплату и, поскольку со времени первого посещения РОНО не прикоснулся к бутылке, несмотря на искушение со стороны товарищей по работе, у него образовалась приличная сумма денег, не обложенных алкогольным налогом.

Деньги были с толком истрачены на недорогой костюм из ткани асфальтового цвета в скромную полоску. На новые ботинки денег уже не хватило, поэтому купил два носовых платка. В таком виде он с замиранием сердца и тридцатью рублями «на жизнь», данными ему в долг сердобольной Варварой Николаевной, отправился за ребенком.

Из РОНО он вышел через час, обремененный знаниями в объеме часовой лекции, с белым пакетом характерной формы, прижатым к сердцу. У него был точно такой же вид, как у любого молодого отца, несущего ребенка из родильного отделения больницы. Разве что не сопровождали его простоволосая и ненакрашенная мама с тещей и другими родственниками. В голове его колом застряла фраза председателя комиссии: «Помните, что этот образец стоил государству полмиллиона рублей. Полмиллиона, даже больше!» Обычные дети родителям столько не стоили, что увеличило его страх и осторожность.

Первое впечатление, когда он дома развернул белый пакет, было оглушающим. Ребенок оказался теплым, с внимательными черными глазами, ручки и ножки совершали энергичные нескоординированные движения. В сердце Морозова закрался страх — не подсунули ли ему живого ребенка, что он с ним теперь будет делать?

Вызванная на экспертизу Варвара Николаевна критически осмотрела дитя и сказала:

— Здоровенький! Ну, слава тебе, господи! — и помолчав, добавила, — месяцев шесть от роду.

Потом началось паломничество. Зять Варвары Николаевны прикатил старую коляску и некоторое количество старого белья. Соседка справа — рожки для молока и три пары ползунков. Одна женщина с пятого этажа, которой он как-то чинил утюг, — ворох детской одежды и даже вполне приличную шубку, а два совершенно незнакомых мужика втащили еще крепкий обеденный стол и тумбочку с дверцами. Все ребенка хвалили и удивлялись, что он такой спокойный. Наибольшее удовлетворение вызвал почему-то мужской пол ребенка. Мальчишку положили в коляску, все поздравили новоявленного отца и ушли. Борис Алексеевич оглядел комнату, вычищенную и вымытую до непривычного блеска, и неожиданно подумал, что ему нужны занавески на окна. Занавески и люстра. Впервые чистота его смутила, он снял ботинки и, поскольку домашних туфель у него не было, остался в носках. курил он на кухне.

Перед тем как ложиться спать, он разложил вещи на подоконнике. Потом постелил себе, даже несколько удивившись, как это он спал все последнее время без простыней и наволочек, и подошел к коляске. На него глянули умненькие черные глаза.

— Спать надо! — сказал он ребенку воркующим голосом. — Спатеньки!.. Закрывай глазки!

Ребенок никак не реагировал на эти призывы. Он молча смотрел на Бориса Алексеевича. Морозов выключил свет и вышел в соседнюю комнату. Было тихо, и он подумал, что вот осталась часть вечера, когда можно что-то поделать или просто почитать. Следующей мыслью было, что ту комнату надо сделать детской, а эту — его комнатой. Перетащить сюда старенькую тахту — и все. Собственно, это можно было бы выполнить и сегодня, но он не решился беспокоить ребенка. «Кстати, а как его зовут? — подумал он и, тихо ступая, вошел в «детскую», чтобы взять пакет с документами и довольно толстую брошюру «Инструкция-наставление». Не удержавшись, он заглянул в коляску — один черный глаз не синхронно со вторым следил за его перемещением. Борису Алексеевичу стало страшно и он вышел.