Думаю, теперь понятно, почему переезд в Токио так повлиял на меня, что я нахожу много общего между линейкой и ботинком.

Поначалу я как-то пытался справиться. Есть много способов. Выпивка, работа, наркотики, друзья… Но у всех у них один недостаток — они помогают только в том случае, если ты действительно хочешь, чтобы они помогли. У меня такой серьезной мотивации не было. Лечить болезнь имеет смысл, если хочешь жить дальше, ведь так? Мне же было все равно… Как мне сказали позже — это реактивная депрессия. А главный признак любой депрессии — нежелание с ней бороться.

Я не заметил, что мой мир начал уменьшаться. Как шарик, из которого выпустили воздух. Выдернули затычку — чпок! — и готово дело. Я находился в центре того шарика. Очень скоро у меня остался лишь маленький домик, бутылка виски и пруд, в котором плавали мраморным брюхом вверх дохлые карпы.

И еще страх. Страха было очень много. Он заполнял меня, дом и даже немного выпирал наружу. Если бы его можно было продавать, я заработал бы неплохие деньги.

— Это пройдет, — говорил мой брат через месяц после гибели моей жены. — Нужно просто немного потерпеть. Отдохнуть и не забивать этим голову.

Портрет моего младшего брата: он любит яркие галстуки и водку с апельсиновым соком. Женат второй раз. Плохо начищенные туфли и крошки на лацканах пиджака. Когда думает, что его никто не видит, ковыряет мизинцем в ухе, тщательно потом исследуя ноготь. Его зовут Ито Ясукадзу. Он занимается тем, что устраивает секс-туры по всей Азии желающим, продает недвижимость и изрекает банальности. А начинал он свою карьеру журналистом в заштатной газетенке. С тех пор у него остались привычка всюду совать нос и куча знакомых в самых разных областях. Причем таких знакомых, которые ему обязаны. Стоит ему сказать слово, как едва ли не половина Токио готова обделаться, но достать то, что нужно Ясукадзу.

При этом разъезжает он на стареньком «субару» и имеет крошечный домик в пригороде, а одеваться предпочитает на распродажах. Я думаю, все, что он делает, продиктовано исключительно желанием быть хорошим парнем. Есть люди, которые последнее отдадут, лишь бы чувствовать, что они кому-то нужны. Психологи говорят, что они недополучили в детстве родительской любви. И, став взрослыми, пытаются компенсироваться подобным манером. Может быть, и так. Во всяком случае, с Ясукадзу психологи, похоже, попали в точку. Родители, действительно, больше любили меня. Только это мне не помогло…

— Стоит ли так переживать, приятель? — дышал мой брат в телефонную трубку через три месяца после похорон. — Просто расслабься. Съезди куда-нибудь, напейся, найди девочку… Если хочешь, могу организовать за полцены хорошую поездку.

А я в то время думал, что мне не помешал бы хороший дробовик. Просто сунуть ствол в рот и нажать пальцем ноги на спуск. И все из-за твари, которая стала приходить по ночам под окна моего дома. Эта дрянь как-то была связана с гибелью моей жены и не родившейся дочери. Во всяком случае, мне так казалось.

Тварь можно назвать по-разному. За полгода я придумал ему кучу имен. Кролик-мясоед, Плотоядный Кролик, Кролик — Любитель Человеческого Мяса… Я для него был чем-то вроде аппетитной мясной морковки.

Я видел его не раз. Он приходил в сумерках и садился неподалеку. Так, чтобы я мог видеть серую спину, возвышающуюся над крышей дома напротив. Черные кончики ушей шевелились, как локаторы, улавливая малейшее движение. Иногда, если я забывал опустить жалюзи, он подходил вплотную к моему дому и заглядывал в окно второго этажа. Темно-коричневый глаз с красными прожилками сосудов не мигая смотрел на меня, оцепеневшего от ужаса. Когда глаз приближался к окну, в комнате становилось совсем темно. Зрачок размером с колесо микроавтобуса. Каждая ресница толще большого пальца руки…

Кто-то скажет, что я законченный псих, если у меня такие глюки. Собственно, к этому я и веду. Я псих. Кроликофоб. Но осознание того, что я свихнулся, ничего не меняет. Изменить ситуацию может только надежный дробовик. Mossberg 59 °Compact Cruiser вполне подойдет для того, чтобы не стать мясной морковкой. Заряд крупной дроби в широко распахнутую розовую пасть чудовища, из которой несет гнилью. Если не поможет — ствол себе в рот и почти неуловимое движение пальца. Спуск у пятьсот девяностого мягкий.

Эти мысли приходили вместе с паникой. В такие минуты я зажимал уши ладонями и напевал мантру собственного сочинения. «Хватит-с-меня-этого-дерьма-ом-м…» — твердил я и ждал, когда страх ослабит хватку.

Когда запах кроличьей шерсти исчезал, я оставался один в тишине. Час, проведенный в тишине и одиночестве, стоит десятка сеансов у психоаналитика. А месяц сделает из тебя психа или бодхисатву.

У меня была альтернатива. Но не было выбора.

Когда я начинал всерьез задумываться об этом, на меня наваливалась бессонница. Тогда грань между теми реальностями, в которых я жил, стиралась окончательно. Мне оставалось только сидеть у окна, смотреть на луну и пить. Любая попытка о чем-то думать была смертельно опасна для рассудка. Бессонные ночи — это время чистого ожидания.

А следом за бессонницей приходила паника. И все начиналось по новой.

Через полгода такой жизни я продал дом и уехал в Токио. Даже не попрощавшись с родителями жены.

Если вы решили, что в Токио Кролик-мясоед оставил меня в покое, вы здорово ошиблись. Наоборот, он только подрос. Теперь он время от времени таращится в окно четвертого этажа. Чего он ждет, я не знаю. И не хочу знать…

Если сидишь в четырех стенах, пытаясь сохранить остатки рассудка, чтение становится единственным занятием, способным удержать на плаву. Я читаю целыми днями. Все подряд. От романов Мисимы до истории Новой Англии. Читаю лежа, сидя, стоя и даже на ходу. Читаю днем, на рассвете и поздней ночью. Книги — еще одна реальность, в которой я существую.

Я ходячая энциклопедия, из которой какой-то шутник вырвал все страницы, а потом подшил заново, перемешав их.

Сигналы в нервной системе человека достигают скорости двести восемьдесят восемь километров в час. Первый географический атлас создал Птолемей в сто пятидесятом году нашей эры. Ван Гог продал при жизни лишь одно свое произведение — Red Vineyard at Arles. Если протянуть паутину до ближайшей к нам звезды в созвездии Центавра, то она будет весить пятьсот тысяч тонн…

Факты, цифры, имена, географические названия бурлят у меня в голове, как сябу-сябу. Они служат щитом, той пробкой, которой я затыкаю кувшин с джинном подсознания.

Я читаю книги, хожу в группу психологической поддержки, время от времени напиваюсь и периодически подряжаюсь на какую-нибудь разовую работу. Грузчик, уборщик, продавец сладостей, сторож, ходячий сотовый телефон или большая таблетка с рекламными листовками в пухлых гофрированных руках — все это я, когда нужны деньги. Кто-то подумает, не слишком интересная жизнь. И я с ним соглашусь. Но у меня нет других вариантов. Я просто отбываю срок в одиночке. Заключенному не приходится выбирать, как убить время. Вполне достаточно того, что время убивает его.

На самом деле, мне хочется вычеркнуть некоторые пункты из моей жизни. Но перестань я работать — не будет денег на выпивку. Перестань я читать — ни о чем, кроме жены, думать не смогу. Перестань я пить — чертов кролик разрастется до размеров Токио-но То. Уйди я из группы — не будет Юрико…

То, что нас с ней связывает, нельзя назвать ни дружбой, ни, тем более, любовью. Это что-то вроде единения приговоренных к смерти сокамерников. Она не видит будущего, я тоже. Мы с ней в одной команде. Остальные люди, с которыми мне так или иначе приходится общаться, еще не вычеркнули из своего лексикона слово «завтра». Поэтому мы не можем понять друг друга, как ни стараемся. Все равно что разговор слепого с глухонемым.

С Юрико все иначе. Иногда мы встречаемся и просто сидим в парке. Ходим в кино. Гуляем по городу. Пьем пиво в какой-нибудь забегаловке. И все молча… Нам незачем разговаривать. Обычно люди говорят о прошлом или о будущем. О настоящем — редко. Что о нем говорить? Мое прошлое — не самая веселая тема для беседы. У Юрико прошлого вообще еще нет. В будущее мы не верим… Так что лучше помолчать. Единственное исключение — наши встречи в группе. Но там мы просто выплескиваем помои своего подсознания на других таких же. Остальное время просто сидим рядом на скамейке в парке, в креслах кинотеатра, на стульях в баре, на траве, на парапетах, на каменных ступеньках. Только в такие минуты мне иногда удается почувствовать что-то вроде умиротворения. Только в такие минуты я бываю в ладах с самим собой. Поэтому очень не хочу терять девушку по имени Кобаяси Юрико, с которой на самом деле все и началось.