Ведьмы и фурии выстроились друг против друга в сложном и, на взгляд Царевича, лишённом всякого смысла порядке. Правда, он всё-таки отметил, что те и другие не выходят за границы начертанной на полу зала пентаграммы, в центре которой стоит козёл Ательстан и пять невесть откуда взявшихся баранов. Кляев шепнул Ивану, что бараны, это, скорее всего, охранники Костенко, заколдованные фуриями в скорбный день торжества камасутры в гробнице фараона. Судя по всему, ведьма Вероника решила вернуть им человеческий облик, и Царевич расценил этот жест со стороны супруги, как, безусловно, гуманный и заслуживающий всяческого поощрения. К сожалению, а может быть и к счастью, никто в этом зале в поощрениях Царевича не нуждался, а сам он чувствовал себя пятым колесом в чужой телеге и скромненько сидел в углу, радуясь, что вакханки и фурии о нём, кажется, забыли.
Откуда-то сверху полилась тихая нежная музыка, весьма благотворно подействовавшая на вакханок и фурий, которые начали выделывать вполне балетные па, поразившие Царевича изяществом и точностью движений. А Лариса Сергеевна в своей шубке и вовсе смотрелась пастушкой, выведшей на лужайку серого козлика. Никакой камасутры, похоже, не предвиделось, и пребывавший в некотором напряжении Царевич обмяк и расслабился до состояния зрителя на балете «Лебединое озеро». Даже погасший внезапно свет не заставил его удариться в панику, тем более что свечение пентаграммы в значительной мере компенсировало возникшие неудобства. Тьма не была такой уж непроглядной, и Царевич очень хорошо различал, что козёл и пять баранов кружатся в хороводе из женских тел, встав на задние копыта. Более того, шерсти на телах несчастных животных, в смысле заколдованных людей, становилось всё меньше и меньше, да и рога как-будто уменьшались в размерах.
Гром грянул столь неожиданно, что сомлевший от чудесного зрелища Царевич испуганным зайцем сиганул из кресла, не до конца ещё понимая, что случилось и почему вдруг неистово завизжали до селе пребывавшие в романтической меланхолии вакханки и фурии. В полутьме, буквально в двух метрах от Ивана, промелькнуло искажённое ужасом лицо невесть откуда взявшегося в чужом замке Валерки Бердова. Кто-то дико верещал в дальнем углу, и Царевичу показалось, что он узнал голос Ираиды Полесской. Впрочем, этот голос тут же утонул в озверелом, иного слова не подберёшь, блеянии барана. А вскоре Иван увидел и самого барана Романа, сияющего золотой шерстью в самом центре пентаграммы, где ещё недавно графиня Изольда мирно пасла своего несчастного мужа Ательстана. Баран дёргался как припадочный и разрастался да неприлично-жеребячьего размера. А рядом с бараном Романам вдруг неизвестно откуда проросла Ева в своем совершенно непотребном «крокодильем» обличье. И что ещё страшнее из рухнувшей за спиной Ивана стены, в зал полезла отпетая нечисть, которой Иван имел возможность любоваться на картине всего полчаса назад. – Это Магон, – узнал Царевич голос Вероники. – Будь он проклят.
У самого уха Царевича послышался треск выстрелов, это Васька Кляев отстреливался из маузера от наседающих черных рогатых монстров, которые размерами, пожалуй, людей не превосходили, но, как успел заметить Иван, отличались весьма развитой мускулатурой, позволяющей им на куски рвать попавших в руки гоблинов. Гоблины, надо отдать им должное, дрались доблестно, выкашивая из автоматов Калашникова целые ряды нападающих, которых, к сожалению, не становилось меньше.
Чёрный поток всё хлестал и хлестал из проломленной стены, заполняя волосатыми телами обширный парадный зал замка феи Морганы. Царевич, наплевав на гуманизм, тоже вытащил пистолет и выстрелил в совсем уж обнаглевшую свинячью харю, которая вздумала пообедать несчастным художником, пытавшимся на четвереньках выбраться из бедлама. Гробанув нахального рогоносца и придав с помощью увесистого пинка ускорение замешкавшемуся Самоедову, Царевич громко крикнул Кляеву:
– Бежим. – Эх, пулемёт бы сюда, – вздохнул лорд Базиль, посылая ещё несколько пуль в клубок объятых яростью тел.
Из провала запахло серой, в доблестных гоблинов полетели огненные стрелы, и они начали вспыхивать факелами один за другим. Царевичу огонь опалил брови, и он, не раздумывая более, бросился бежать вслед за повизгивающим от страха Мишкой Самоедовым. Кляев пыхтел рядом, но его лица Иван не видел, озабоченный только тем, чтобы не вляпаться лбом в какое-нибудь препятствие, которое в любой момент могло вырасти на их пути. Лабиринт, в который залетел Царевич, был слабо освещён, зато невероятно извилист, что давало шанс не только запутать погоню, но и самим заблудиться среди сужающихся каменных переходов. Во всяком случае, Царевичу казалось, что переходы сужаются, и он невольно замедлил шаги, тем более что погоня, кажется, отстала.
– Где это мы? – спросил задыхающимся шёпотом Самоедов. – А кто это «мы»? – эхом ответили из темноты.
Царевич хотел было выстрелить из пистолета в этот издевающийся над озабоченными собственным спасением людьми голос, но его остановил Кляев: – По-моему, это Бердов.
Царевич чиркнул обнаруженной в кармане зажигалкой и осветил выплывающее из тьмы бледное лицо. Валерка смигнул и облизал пересохшие губы. Из-за его спины высунулась ещё одна мордочка, и Царевич без труда опознал вакханку Елену. – Ты откуда здесь взялся? – спросил Царевич у задыхающегося Валерки. – Бежал, – почти всхлипнул Бердов.
– Так все бежали, – рассердился Кляев. – Ты как у Верки-то оказался? – От Романа спасался.
– От какого ещё Романа? – От золотого барана
Далее из рассказа перепуганного писателя выяснилось, что шибко умный Костенко почему-то вообразил, что Царевич с Кляевым вздумали его отравить волшебным зельем и не нашёл ничего лучше, как по совету премудрой Ираиды Полесской, испытать любовный напиток на баране Романе. Баран любовное зелье выпил с большой охотою, после чего воспылал неземной страстью к любезно напоившим его людям, то бишь к Костенко, Ираиде и ни в чём не повинному Валерке Бердову. Вызванная на помощь охрана, в лице трёх дебилов, дрогнула перед охваченным животной страстью бараном и выпрыгнула в окна, разбив стёкла медными лбами. Неистовый баран, гоняясь за своими доброхотами, разнёс в щепы всю мебель и все двери в доме несчастного мафиози. Самое жуткое, что этого сексуально озабоченного монстра даже пули не брали, они просто отскакивали от его золотого панциря. Возможно, делу бы помог гранатомет, но у прибывших на подмогу уважаемому в городе бизнесмену сразу двух милицейских нарядов его не оказалось. К счастью, их стрельба всё-таки слегка отвлекла барана Романа, что позволило Костенко, Полесской и Бердову выбраться из разгромленного дома и спастись бегством с помощью машины. Однако баран, разметавший доблестных стражей порядка, бросился за беглецами в погоню, развив запредельную скорость. Бердов предложил спрятаться у Верки, где по его расчетам должны были находиться Царевич с Кляевым.
Только– только жертвы животной страсти вошли в квартиру-замок, как буквально через минуту туда же ворвался и баран. Ну а дальше начался ад кромешный, который Царевич мог наблюдать собственными глазами.
– А монстриха Ева откуда взялась? – спросил Кляев. – Не было с нами монстрихи, – возразил Бердов. – Это Веркина работа. – Ты нам мозги нё пудри, – заступился за отсутствующую жену Царевич. – Монстриха эта не Веркина, а Самоедовская и нарисовал он её по твоему заказу.
Бердов зло глянул на сдавшего его конкурентам художника, но вслух ничего не сказал. Царевич не сомневался, что у Сан Саныча и Валерки есть какой-то, только им известный план, но в чём суть этого плана и какую цель перед собой ставят эти два проходимца, он, честно говоря, понятия не имел. Конечно, можно было бы подвесить Бердова на дыбу или тривиально набить ему морду, но, к сожалению, ни для того, ни для другого у Ивана не было времени, да и место не располагало к продолжительной дискуссии. Того и гляди из-за ближайшего поворота могла вывалиться погоня и в два счёта прихлопнуть всю собравшуюся в тупичке компанию.
