– А где мы находимся? – полюбопытствовала прекрасная Елена.

Вакханка-неофитка, к удивлению Царевича, не выглядела испуганной, хотя и пребывала в слегка возбуждённом состоянии. Похоже, она была убеждена, что участвует в жутко интересном шоу с переодеваниями, которое закончится непременно хэппи эндом с последующей раздачей подарков наиболее отличившимся игрокам. Что же касается самого Ивана, то он ждал сюрпризов, но отнюдь не приятных, а в счастливый финал и вовсе не верил. У нас, в конце концов, не Америка какая-нибудь, и все наши метаморфозы заканчиваются очередной гадостью для раскатавшего губу народа.

– Если судить по запаху, – втянул носом воздух лорд Базиль, – то находимся мы, скорее всего, в аду.

– Я тебя умоляю, Василий, – попросил дрогнувшим голосом Самоедов, – не надо пугать девушку.

– А я не боюсь, – запротестовала вакханка. – А вы что, собрались победить Вельзевула?

В другой ситуации Царевич подобным вопросом был бы польщён и даже высказался бы в том смысле, что нам никакой чёрт не страшен. Но сейчас ему было не до широковещательных заявлений, тем более что появление этого самого Вельзевула после всего уже виденного, не показалось бы ему таким уж чудом.

– А почему Вельзевула? – спросил Кляев. – Есть же черти и поприличней. Мефистофель скажем. Я как-то по молодости лет ходил в театр Оперы и Балета, так он там прямо блистал.

– Я от Ирины Аркадьевны слышала, что воскрешать будут именно Вельзевула. – Зачем? – спросил потрясенный услышанным Царевич.

– Этого Полесская не говорила.

Царевич вопросительно взглянул на Бердова, но тот угрюмо отмалчивался, зато слово взял Кляев, с досадой хлопнувший себя ладонью по лбу:

– Я вспомнил, где читал про этого Вельзевула. В Бердовском романе. Вельзевул олицетворение злобной, но абсолютно тупой силы, способной потрясти весь мир. А героиня романа искала список, забыл его название, но солидный, на папирусе, где написаны заклинания, с помощью которых можно обуздать этого злодея.

– И она нашла этот список? – Нашла, – охотно подтвердил Кляев. – В каком-то совершенно жутком замке, заброшенном ещё две тысячи лет назад, в котором обитали злые дэвы, огромные существа персидского происхождения. Наташка обвела их вокруг пальца и выкрала папирус.

Бердов на Кляевские слова дёрнул плечом, видимо хотел возразить, но потом передумал. На лице писателя страх метался с надеждой. Похоже, Валерка ждал и боялся каких-то событий. Но, скорее всего, надежды его и страхи были, связаны с Сан Санычем Шараевым, которому Бердов и верил, и не верил. Царевич имел уже удовольствие считать шизофренический бред Иштар Полесской, но он сомневался, что такой прагматичный человек, как Шараев удовлетворится ролью олимпийского бога, пребывающего на вторых ролях в свите сбрендившей Бердовской тёщи. Шараев принадлежал к тому типу людей, которые верят только в золотого тельца, и никакой другой религии, кроме долларовой, им не нужно.

– Значит, ты выкрал из сейфа не только деньги и адреса, но и папирус? – спросил Царевич у Бердова.

– Я взял своё, – неожиданно взвизгнул Валерка. – А твой Костенко просто жулик, он заплатил лишь за папирус, клочок бумаги, на котором ничего важного не было.

У Царевича после всего с ним случившегося за последние дни начал заходить ум за разум. Но ход шараевско-бердовской комбинации с папирусом он, касается, уловил и в очередной раз удивился изощрённости Валеркиных мозгов. Костенко покупает кусок папируса, Бердов посылает ведьму Наташку в своём романе на поиски таинственных заклятий, которые она находит и запоминает, а потом записывает. – Так это было? – спросил Царевич у Бердова.

– Нет не так, – хрюкнул молчавший до сих пор Самоедов. – Наташка ничего не писала, она просто взяла Костенковский папирус, и все нужные слова, написанные нашенскими буквами, сами на нём проступили. Я видел это собственными глазами, но ни черта, не запомнил. Эти заклятья без шпаргалки произнести просто невозможно. – Ну а цель у них какая? – насел на Самоедова Кляев. – Откуда мне знать. Шараев сказал, что в золоте купаться будем. – А «девушка» твоя зачем?

– Разбудить Вельзевула, – нервно хихикнул Самоедов. – Почуяв самочку, он обязательно вылезет из своей норы, чтобы обольстить красавицу, вот тут Шараев с Бердовым и собирались взять его в оборот своими заклятьями.

– А потом что? – Не знаю, – пожал плечами Мишка. – Я ведь художник, меня сам процесс увлекал. – Дурак ты, а не художник, – рассердился Васька. – Сожрет тебя твоя монстриха, помяни моё слово. И по заслугам.

– Не кормил я её сегодня яблоками, – заныл Самоедов. – Мамой клянусь. – Значит, кто-то другой накормил, – хмуро бросил Царевич. – Ты Шараеву о монстрихе, убитой нами, рассказывал?

– Так всем рассказывал, ещё там, в гробнице, во время воскрешения Вакха-Осириса.

Теперь, после Самоедовских признаний, у Царевича уже не оставалось сомнений, что появление монстрихи Евы в Веркиной квартире не было случайностью. Яблоками невинную девушку накормил, конечно же, Шараев, он же протолкнул ее в нужное время в нужное место. А это нужное место находилось в заколдованном замке. Сан Саныч, хорошо знавший Веру Михайловну Царевич, нисколько не сомневался, что она не ограничится замками Мокрухи и Киндеряя, а непременно будет пытаться присоединить к уже имеющейся жилплощади замок феи Морганы, на стене которого висит злополучная картина, столь подробно описанная в романе Царевича. Картина была входом в лабиринт, где отсиживался потерпевший жесточайшее поражение в схватке с Белыми Волками Вельзевул. Теперь понятно, зачем этим сукиным сынам понадобился пожирающий богов дракон, зачем им понадобилась Иштар-Кибела, которая только одна могла взрастить дракона-богоборца. И этот поедающий богов монстр должен был либо уничтожить Перуна, либо сковать действия его Белых Волков, пока Шараев будет приручать Вельзевула.

Чудовищный вопль вдруг едва не оглушил Царевича, да что там Царевич, когда даже стены завибрировали и заходили ходуном, словно были сделаны из киселя. Нервы у художника не выдержали, он взвизгнул и бросился бежать. Валерка Бердов отшатнулся и вскрикнул в ужасе:

– Он проснулся, Царевич, он проснулся!

Если судить по резко усиливающемуся запаху серы, то проснулся Вельзевул где-то совсем неподалёку, ну, может, в километре от мирно беседующих в подземелье людей, которым не оставалось ничего иного, как следовать примеру расторопного Мишки Самоедова и уносить ноги. Никому не хотелось сталкиваться нос к носу с очнувшимся после долгого сна князем Зла.

Как долго продолжался этот забег средних лет российских интеллигентов, отличавшихся весьма скромными физическими кондициями, Царевич не знал, но вряд ли более получаса. Иван уже собирался падать, утомлённый непосильной для организма нагрузкой, но его неожиданно подбодрил радостный вопль Мишки Самоедова, который, похоже, обнаружил выход из жуткого подземелья. К сожалению, этот выход обернулся очередным тупиком, так, во всяком случае, показалось Царевичу, когда он обнаружил в огромном зале почти всю колдовавшую в замке феи Морганы компанию, включая Верку, Семирамиду, Ираиду Полесскую с вытаращенными от тихого ужаса глазами, мафиози Костенко, и даже Ларису Сергеевну с козлом Ательстаном. Здесь же были и вакханки-стриптизёрши из бара «Афродита». Правда, не было фурий и гоблинов. Последние, судя по всему, полегли все до единого в схватке с Вельзевуловой ратью. Зато по залу крутились пятеро Костенковских охранников в совершенно непотребном виде. Обратная метаморфоза прервалась на полдороге, и теперь все заколдованные, включая Синебрюхова, щеголяли хоть и в человеческом обличье, но с рогами на головах. И если охранники, люди, видимо, холостые, отнеслись к наростам, украшающим их головы, философски, то граф Ательстан Синебрюхов искренне страдал. Он, видите ли, считал, что виной всему не метаморфоза, прерванная на самом интересном месте, а как раз недостойное поведение его супруги графини Изольды, в смысле Ларисы Сергеевны, которая-де предавалась блуду, пока он страдал как последний козёл. Кроме всего прочего господин Синебрюхов наотрез отказался от графского достоинства, заявив во всеуслышанье, что он родился Николаем, им и умрет. Королевича Жана и лорда Базиля, которые клятвенно заверили графа в непорочности его супруги, Синебрюхов обозвал авантюристами, лжецами и аферистами. И даже позволил себе откровенно хамские намеки по адресу королевича Жана и графини Изольды, что весьма не понравилось фее Моргане.