– С кем имею честь? – надменно вскинул голову Кляев. – Вакханка Елена, – представила гостью всё та же Лариса Сергеевна.
Голая Елена с большим интересом уставилась на закамуфлированного лорда и даже рискнула выступить с сомнениями по поводу только что прозвучавших в адрес Кляева со стороны графини Изольды комплиментов:
– А мне Колька сказал, что вы офицеры ФСБ. – Одно другому не мешает, милая моя, – вмешался в разговор Царевич. – Мы к вам и вашим товаркам пришли с предложением от Семирамиды.
Прозвучавшее имя не произвело на вакханку особого впечатления, видимо, оно ей было известно, и уж конечно не из исторических хроник. Царевич сомневался, что столь восхитительное создание вообще хоть раз открывало в своей жизни книгу. Ну, разве что в школьные годы, по принуждению учителей.
– Моя супруга, фея Моргана, организует небольшое шоу с полётами во сне и наяву. Будут очень приличные люди, с богатым магическим прошлым и настоящим. Вам, как начинающей вакханке, будет, я думаю, полезно поучаствовать в мероприятии и завести знакомства в высших сферах Глобального Мироздания.
– Королевич Жан, – пояснила удивлённой Елене графиня Изольда, – один из самых могущественных рыцарей Огненного плаща, белый маг Игирийской школы, известной своими достижениями в самых отдаленных уголках Вселенной.
Видимо, прекрасная вакханка Елена выросла в местах ещё более отдалённых от тех отдалённых уголков Вселенной, где гремела слава игирийских магов, поскольку для неё слова графини явились откровением. Но в любом случае рыцарь Огненного плаща королевич Жан её заинтересовал.
– Мы с супругой будем рады, если ваши подруги вакханки тоже почтят своим присутствием наш скромный праздник.
– Хорошо, – кивнула головой Елена. – Давайте адрес. Только оплата вперёд.
Столь прагматичный подход к делу со стороны прелестной вакханки едва не поставил рыцарей и чародеев в тупик. Выручила графиня Изольда, заметившая почти с материнским укором в голосе: – Как можно, дорогая, требовать с мага оплату вперёд. Это дурной тон, который не к лицу молодой вакханке. Что могут о нас подумать рыцари Огненного плаща? – В золоте будете купаться, девушка, – холодно пообещал Кляев. – Это для с королевичем Жаном не проблема. Другое дело, что не в деньгах счастье. – А в чём? – удивилась вакханка.
– В магии, – быстро вклинился в разговор Царевич. – Впрочем, в вашем возрасте об этом позволительно не знать.
Адрес, написанный Царевичем на салфетке, вакханка всё– таки взяла, хотя по лицу было видно, что рыцари Огненного плаща убедили ее в преимуществах магии над баксами далеко не на сто процентов.
– А если вакханки не придут? – спросил с сомнением Кляев. – Придут, – сказал уверенно Самоедов, – провожая глазами уплывшее яблоко. – Любопытство в женщине столь же неистребимо, как тяга побрякушкам.
Царевич увиденным в стриптиз-баре был не на шутку встревожен, хотя вроде ничего экстраординарного там не произошло. Томило предчувствие надвигающейся катастрофы. Если верить Мишке Самоедову, то в «Афродите» собиралась самая что ни на есть нормальная наша публика. Но если нормальные люди ведут себя как полоумные при виде голой женской задницы и молодильных яблок, то можно себе представить, как поведут себя в тех же обстоятельствах люди ненормальные. Впрочем, Царевичу предстояло увидеть шоу ненормальных уже в самое ближайшее время, более того стать в некотором роде его организатором и чуть не главным действующим лицом. Конечно, цель Иван перед собой ставил благородную (возвращение графу Ательстану человеческого облика), тем не менее, его терзали сомнения. Бередили душу воспоминания об однажды пережитой не без морального ущерба камасутре в гробнице фараона. Лорд Базиль, понесший в результате вакханалий кроме ущерба морального еще и некоторые физиологические издержки, предчувствия и сомнения Царевича разделял и даже высказался в том смысле, что ну их всех к лешему с этой кришнаитской камасутрой. В противовес ему Мишка Самоедов высказал готовность лечь грудью на амбразуру языческого разврата, правда, требовал за это плату в размере трех яблок. Кляев согласился дать только два, да и то после настоятельных просьб и уговоров Ларисы Сергеевны.
К удивлению Царевича, знаменитая сумка, украденная когда-то у Костенко и опорожненная на складе Матёрого, опять была доверху набита молодильными яблоками. При виде такого богатства Самоедов завизжал от восторга, а Иван спросил с укором:
– Где консервы-то?
Консервы, как выяснилось, Василий скормил покусанному Полудурку, а яблоки получил от него же за проявленный гуманизм.
– Если бы я их у него не забрал, то Полудурок обменял бы их на шаньпень. А от шампуни драконы дуреют, как люди от молодильных яблок.
Разговор происходил у дома феи Морганы в вечернее время, и Царевичу было не до споров, хотя консервов ему было жаль. Тратить такие хорошие консервы на Полудурка, это ни что иное, как мотовство.
Кляев захлопнул дверцу прямо перед носом у раскатавшего губёнку Мишки Самоедова, который рвался облизать канистру, подозревая, что там хранится нечто таинственное и притягательное.
– Бензин там, – огрызнулся Кляев. – Про запас.
Самоедов, кажется, не поверил, но спорить с рассерженным лордом не стал. Подъём в квартиру феи Морганы не занял много времени. Двери странствующим аристократам открыла блондинистая фурия. Лорд Базиль крякнул от изумления, у Мишки отвалилась челюсть. Конечно, сама по себе роскошь Берендеевских замков не была для них в новинку, а потрясло их как раз то, что можно, оказывается, и в Российской Федерации устроиться со всеми удобствами и на столь обширной площади, которая не снилась даже нашим олигархам первой гильдии.
Десяток толокшихся в прихожей гоблинов уже до того притерпелись к зачастившему к бывшей супруге Царевичу, что даже не стали целить в него из автоматов. Кляев на гоблинов косился с нескрываемой неприязнью и даже погрозил в сторону одного из них кулаком. К удивлению Ивана, гоблин в ответ на недвусмысленный жест лорда-пролетария порозовел мордой и укрылся за спинами своих товарищей.
– Сорок литров самогонки за вами, образины, – рыкнул на них Кляев.
В ответ донеслось неразборчивое бормотание, в том смысле, что «ничего не знаем» и «пустые наговоры», и даже «кто такую гадость пить будет». Процесс выведения вороватых гоблинов на чистую воду был прерван появлением в прихожей фурии-брюнетки. Гостей препроводили в парадный зал и рассадили вдоль стен в отделанные золотом и яхонтами кресла из слоновой кости. Впрочем, кость, возможно, была не слоновая, а мамонтовая. В конце концов, фея Моргана, она же Вероника, могла себе позволить и такую роскошь. Сколь помнил Царевич, эта самая Верника-Моргана из «Колдовского замка» была настолько богата, что ей завидовал даже чародей Магон, который, собственно говоря, только из зависти её и заколдовал. Ему, видите ли, стало обидно, что какая-то там фея владеет богатствами, превосходящими его собственный не скромный достаток в несколько раз. Иван заподозрил, что Верка к Мокрухину и Киндеряеву замкам добавила ещё и замок феи Морганы, с её несметными сокровищами, тот самый, из-за которого у неё вышел спор с Магоном. Во всяком случае, Царевич готов был отдать руку на отсечение, что картина, которую он сейчас рассматривает, висела на стене заколдованного замка феи Морганы. Картина была примечательна в том смысле, что на ней обнажённая дева, верхом на Единороге, сражалась с мечом в руке с каким-то змеем или крокодилом, получеловеком, полупресмыкающимся, совершенно жутковатого и непотребного вида. А вокруг обнаженной девы рыцари в красных плащах и витязи в волчих шкурах переламывали широкими мечами живую силу неприятеля, которая состояла из существ совершенно омерзительных, рядом с которыми гоблины и упыри смотрелись форменными красавцами. Дева на Единороге обличьем напоминала фею Моргану, Веронику и Веру Царевич в одном лице.
Если Царевич сейчас верно припоминал содержание своего романа, то Жан именно по этой картине влюбился в фею Моргану-Веронику ещё до того, как увидел ее воочию. Вообще-то Моргана стала в романе ещё и Вероникой потому, что Царевич начинал роман ещё до встречи со своей будущей супругой, а заканчивал его уже в пору любовного помешательства, отсюда грозная дева-воительница Моргана превращалась к финалу просто в деву Веронику, нежное романтическое создание. Нежной и романтичной её, разумеется, сделала любовь к королевичу Жану, защитнику сирых и обездоленных.
