– Заведём Кентавриков, Царевич, – сладко зашептала ему на ухо выбравшаяся на берег Семирамида. – Я тебе их дюжину рожу.

Жеребец Царевич заржал от переполнявшей его страсти, которую, увы, никто пока не собирался удовлетворять. Наташка объяснила, что делает она это не столько из вредности, сколько из биологической несовместимости, которая всегда была помехой в браках между людьми и животными. Зато жеребец Царевич может одним махом преодолеть все биологические преграды, напившись живой воды и став богом. Богиней станет и сама Семирамида. Какое им тогда будет дело до людских пересудов и медицинских показаний. Что не дозволено быку, то дозволено Юпитеру. Что нё дозволено жеребцу, то дозволено богу Ивану Бессмертному.

Страсть и жажда до того овладели несчастным жеребцом, что он нёсся к цели, буквально ног под собой не чуя. Задержкой в пути было теперь не Царевичево упрямство, а обоз, гирей висевший на ногах влюблённых.

До живой воды было уже рукой подать, ноздри Царевича улавливали запах хрустального источника, который бил среди скал серебряным фонтаном. Его порыв не оставил равнодушным ни царицу Семирамиду, ни её белую кобылу. Эта троица далеко оторвалась как от охраны, так и от обоза, который пылил где-то у самого горизонта. Изумрудная трава ласкала копыта Царевича, а впереди величественные скалы египетскими пирамидами устремлялись в небеса. Именно к этим скалам он и приближался с радостным предвкушением блаженства. Однако блаженства невезучему жеребцу испытать так и не удалось. Откуда-то слева выкатилась Чапаевская тачанка, лихо развернулась перед накатывающими лавой Киндеряевыми болванами и неожиданно открыла по ним огонь из пулемёта. Случившееся выглядело до того нереально и по-киношному, что растерялся не только жеребец, растерялась и Семирамида. Проворнее всех оказалась Наташкина кобыла, которая, испугавшись пулеметного треска, понеслась к спасительным в данных обстоятельствах скалам, и Царевичу, дабы не быть удушенным арканом, поневоле пришлось следовать её примеру. Краем глаза он всё-таки успел заметить, что две трети железных болванов уже вылетели из седла, а остальных та же участь должна была постигнуть в самое ближайшее время.

Семирамиде, наконец, удалось подхватить повод взбесившейся кобылы, и у запалившегося Царевича появилась возможность перевести дух и посмотреть на скалы, обступившие их со всех сторон. Надо сказать, что Наташка очень вовремя обуздала свою попрыгунью, ибо ещё немного, и они все трое сверзились бы в пропасть. Именно над этой пропастью пролегала узенькая тропинка, по которой только и можно было добраться до живительного источника. Царевич ступать на эту тропинку не спешил, боясь нарваться ещё на одну засаду. В этом случае бежать им действительно будет некуда,

– Откуда здесь взялся Василий Иванович? – задумчиво произнесла Семирамида. – Какой ещё Василий Иванович? – удивлённо спросил Царевич, забывший после всего пережитого, что жеребцам полагается ржать, а не разговаривать.

Семирамида, однако, не обратила на жеребячью невоспитанность никакого внимания:

– Чапаев, какой же ещё. А с ним Анка-пулемётчица. Ну и Петька на облучке.

Тачанку Царевич видел, в наличии пулемёта у него тоже сомнений не было, но вот что касается легендарной троицы, то её Царевич не разглядел. Впрочем, он ничуть не удивился, если бы они действительно объявились в этих местах. – До источника далеко? – спросила Семирамида.

– Рукой подать, – кивнул на тропу Царевич, буквально умирающий от жажды, заглушившей все сомнения, опасения и угрызения совести. Тропа, кстати, оказалась не столь узка, как о ней думал Царевич, во всяком случае, телега здесь точно прошла бы. Да и тянулась она, опоясывая гору, разве что с полкилометра. При виде бьющего из земли фонтана Царевич радостно заржал, его ржание подхватила белая кобыла, а вот Семирамида вместо того, чтобы завопить от счастья, грязно выругалась и попыталась спастись бегством. Помешал ей это сделать Царевич, который рванулся к воде из последних жеребячьих сил. Рывок его был столь силён, что не только завалил кобылу, но и выбросил из седла Семирамиду. Досталось и самому Царевичу, который был удушен петлёй едва ли не до смерти. Очухался он только после того, как какой-то доброхот вылил на него литра три воды из медного шлема. Семирамида уже поднималась с земли с помощью рослого малого в медных доспехах и алом плаще.

– Язон, – назвал себя медногрудый и склонился перед Наташкой в поклоне. – Безжалостный рок забросил нас в эти края, но я искренне рад, что и среди диких скал растут столь дивные цветы.

– Семирамида, – представилась слегка смущенная его вежливостью Наташка. – Ассирийская царица.

Блондинистый Язон рассыпался в совершенно нелепых с точки зрения Царевича комплиментах. Вообще-то, если судить по лицу и повадкам, парень был жох, и сколь помнил Иван по древнегреческим мифам, этот, с позволения сказать, герой надул в своё время и царя Колхиды, и его слишком страстную дочь Медею, к слову, ведьму ещё почище Наташки.

Царевичу надо было бы предостеречь Семирамиду, но как раз в это время он заметил одну странность: сколько бы он не пил живую воду, жажда его только усиливалась. Да, собственно, по иному и быть не могло, поскольку жаждой-то страдал не жеребец-предатель, а заключённый в каземат Царевич, которому вороги и не думали давать воды. Как только Царевич это осознал, он тотчас же вернулся в свою убогую камеру и ощупал дрожащей рукой шишку, вскочившую аккурат посредине лба.

Все попытки Царевича достучаться до своих угнетателей закончились ничем, если не считать отбитых о дубовую дверь рук и ног. Чрезмерные физические усилия обезвоженного организма вновь вернули мозги Царевича к живительному источнику, который на поверку оказался не столь уж живительным.

Здесь всё было по-прежнему. Всё так же устремлялись к небесам голубоватые скалы, сверкал на солнце радужными брызгами фонтан, а в двадцати шагах от источника царица Семирамида вела беседу с любезным Язоном и его не менее любезными спутниками-аргонавтами. Этих аргонавтов Царевич насчитал не менее двух десятков. Ражие мужики, которым отчего-то не сиделось в их Древней Греции, и они пустились в странствия по чужим землям, прихватывая всё, что плохо лежит. Царица Семирамида пыталась заручиться поддержкой хорошо снаряжённых для боевых действий людей. Идея была недурна, но Царевич сильно сомневался, что двадцать вооружённых лишь мечами героев способны устоять против пулемёта Максим, который уже скосил подчистую чуть не половину Киндеряевой рати. Но грек Язон пулемёта, видимо по незнанию, абсолютно не боялся. Его нежелание отправляться в Киндеряев замок объяснялось крайней стесненностью во времени и неотложными заботами по поиску золотого руна.

– Так вы золотого барана ищите? – удивилась Семирамида. – Какое счастье, что мы с вами встретились. У меня в замке, совершенно случайно, завалялся один такой. – Быть того не может, – ахнул Язон. – Боги вновь на нашей стороне. Мы встретили прекраснейшую из женщин, которая покажет нам путь к цели. Скажите, этот баран принадлежит вашему папе?

– Да нет же, это совершенно бесхозный баран, мы даже собирались принести его в жертву богам, но этому помешали обстоятельства. А говорящий козёл вам не нужен?

Аргонавты переглянулись, судя по всему, козёл их волновал мало, но если у козла тоже золотая шерсть, то почему бы не взять.

– К сожалению, шерсть у козла хоть и густая, но самая что ни на есть обычная, – огорчила их Семирамида. – Зато он может послужить козлом отпущения в религиозной церемонии.

– Пожалуй, – почесал затылок Язон. – Возьмём и козла, если вы так настаиваете.

Царевич хотел было рассказать аргонавтам, что под золотой бараньей шерстью скрывается несчастный, заколдованный фуриями охранник Роман, а в козла превращён муж его хорошей знакомой некто Синебрюхов, но, увы, в самый ответственный момент, видимо от нестерпимой жажды, язык отказался ему повиноваться. И вместо членораздельных звуков из его глотки вырвалось лишь хриплое ржание. – Редкостных статей у вас жеребец, – прищурился в сторону Царевича Язон.