Жеребцом, пойманным два дня назад был, кажется, сам Царевич, потерявший бдительность во сне и вздумавший, по совету Шараева, напиться водицы из жеребячьего копытца. Пока железные болваны тащили Царевича в подвал, у того было время пораскинуть умом и оценить всю сложность своего положения. Замок Киндеряя был практически неприступен, это Иван знал точно, поскольку сам же его и спроектировал. Не говоря уже о том, что Киндеряй обладал способностью повелевать бурями, ураганами и прочими атмосферными явлениями и в два счёта мог разметать любую армию, вздумавшую подступить к стенам замка, с целью освобождения узника. Что же касается подвалов Киндеряева логова, то выдолблены они были в цельной скале, что не оставляло брошенным туда людям никаких шансов на бегство с помощью подкопа.

В сухой и достаточно просторной камере, куда Ивана бросили Киндеряевы подручные, он, к своему удивлению, обнаружил Валерку Бердова. Царевичев коллега по писательскому цеху потерянно сидел на охапке соломы и размышлял о превратностях судьбы. Под правым глазом у известного писателя красовался синяк, а левая скула изрядно припухла.

– Нашего полку прибыло, – криво улыбнулся он в сторону Царевича.

Свет в камеру попадал из узенького окошечка, расположенного над дверью, а потому здесь царил полумрак. Читать при таком скудном освещении Иван бы не стал, но душевному разговору тьма, как известно, не помеха.

– Меня завтра в жертву принесут, – вздохнул Валерка после продолжительного молчания, – не то Баалу, не то Ваалу.

– Вот сволочи, – возмутился Царевич. – Это, по какому такому закону?! – По тому же самому, по которому у нас в России пристреливают в родном подъезде.

– Слушай, а на кой чёрт им понадобилась живая вода? – спросил Царевич.

– Мафия должна быть бессмертной, – хмыкнул Валерка. – Вот они и хотят, чтобы ты им это бессмертие обеспечил.

– Бред. Ничего они от меня не получат. – Никуда ты от них не денешься, Царевич, – сказал Валерка не без злорадства в голосе. – Здесь во второй реальности ты жеребец, а жеребцами управляет не разум, а инстинкт. – Это ты на Наташку намекаешь? – припомнил Иван подслушанный в доме Костенко разговор.

– Нет, я намекаю на жажду отнюдь не сексуальную. Тебя будут держать в этом подвале, не давая ни капли воды, пару дней ты, может, и продержишься, а потом у тебя начнутся галлюцинации, и ты сам вселишься в шкуру выпущенного за стены Киндеряева замка жеребца. Жеребец тоже будет страдать от жажды, и поскольку инстинкт в нём изначально сильнее разума, то он выведет мафию к живой воде. – Ловко, – согласился Царевич. – А кто придумал столь коварный план? – Я придумал, – вздохнул Бердов. – Правда, мучить тебя жаждой мы хотели в России, чтобы жеребец искал воду здесь, в Берендеевом царстве. Но нынешний расклад даже лучше, поскольку здесь никакой тебе милиции, телевидения, общественного мнения и прочей муры.

– А что она из себя представляет, эта самая живая вода? – Жидкость как жидкость, – пожал плечами Бердов. – Селюнин где-то достал полбутылки. Кажется, спёр у Кощея. У твоей бывшей супруги тоже есть небольшой флакон. С помощью живой воды, добавленной в воду обычную, и оживлялись все эти нарисованные Мишкой Самоедовым гоблины и киллеры. С её помощью пытались взрастить дракона богоубийцу.

– Выходит, одних яблок для метаморфоз недостаточно? – Молодильные яблоки помогают людям с воображением, которые сами жаждут метаморфоз и приключений в сказочных и неведомых мирах. Но если человек к метаморфозам не стремится, либо боится их, то тут как раз и нужна живая вода. Причём, чем больше концентрация этой «воды», тем более устойчивой и надежной будет метаморфоза и тем сложнее возвращение к нормальному облику.

– Но ведь на нас с Кляевым никто не брызгал водой, тем не менее, мы превратились в громадных волков.

– На вас были волчьи шкуры, – напомнил Бердов. – И вы попали под испарения.

Очень может быть. Царевич припомнил, что дракон под воздействием живой воды раскалился до красна, и от него действительно шёл пар, заполнивший чуть ли не всю вершину холма.

– Я так понимаю, что живая вода у Киндеряя и Ираиды закончилась? – Ты их последняя надежда, – подтвердил Валерка.

Обдумав полученную от Бердова информацию, Царевич пришёл к выводу, что Киндеряй и Ираида ведут с ним беспроигрышную игру. Но дело даже не в том, что Иван не был героем. Вздумай эти люди, скажем, его пытать, он, быть может, устоял если не из идейных соображений, то из чистого упрямства и гипертрофированного, как у всякого истинного интеллигента, чувства самоуважения. Но весь фокус был в том, что никто Царевича пытать не собирался, его просто вводили в бредовое состояние, а человек, как известно, не властен над сновидениями и бредом. Надо отдать должное Валерке Бердову, придумавшему этот иезуитский план. Мафиози Костенко до такого никогда бы не додумался.

Как и предупреждал Бердов, воды заключённым не давали. Зато принесли чуть не целую корзину молодильных яблок весьма аппетитных на вид, но совершенно отвратительных на вкус. Кроме того, яблоки обладали ещё одним гадским свойством, они не утоляли жажду, а обостряли её. Валерку Бердова действительно увели куда-то по утру железные истуканы. Царевич пытался протестовать, но его протесты были гласом вопиющего в пустыне. Валерка, надо признать, вёл себя не слишком героически, то есть визжал и брыкался, не желая приноситься в жертву языческому богу. Царевич ero не осуждал и лелеял в душе надежду, что вороватого интеллигента пощадят, если не за собственные его заслуги перед мафией, то хотя бы по протекции жены и тёщи. Всё-таки Наташке, какой бы она там не была Семирамидой, скорее всего не захочется в цветущем тридцатилетнем возрасте стать вдовой. А вообще-то Валерке следовало не слушать премудрую тёщу, а сделать Наташке ребёнка, ещё лучше трёх-четырёх, дабы отбить у неё охоту к метаморфозам.

Мысли о Наташке и её несостоявшихся родах, а также нестерпимая жажда, спровоцировали кризис. Царевич как-то незаметно для себя стал биться головой в стену. И что самое удивительное, стена стала поддаваться его усилиям. Донельзя обрадованный этим обстоятельством Иван принялся за дело с большим рвением и уже через минуту приветствовал радостным ржанием обретение свободы. Впрочем, свобода оказалась неполной, она ограничивалась арканом, конец которого был приторочен к седлу скакавшей рядом белой кобылы, а в этом седле сидела затянутая в чёрную кожу Наташка-Семирамида, поощрительным свистом подгонявшая и без того не чуявшего ног от радости жеребца. Поначалу ошалевший Царевич не придал особого значения аркану на собственной шее и даже вздумал продемонстрировать вольнолюбивый нрав, увеличив аллюр до запредельного. Но волосяная петля столь жёстко перехватила его горло, что не оставалось ничего другого, как, смирив гордыню, подчиниться воле свирепой амазонки. Амазонка, к слову, была не одна, её сопровождал отряд в добрую сотню закованных в доспехи всадников, а также целый обоз телег с деревянными бочками. Судя по всему, это была тара под живую воду. Запалившийся от быстрого бега жеребец Царевич потребовал было воды, но получил удар плетью от расторопной амазонки. И это притом, что все остальные лошади, даже обозные битюги воспользовались своим правом на водопитие в полной мере.

Вода в озере была столь прозрачной и желанной, что у Царевича в голове помутилось от одного её вида. Однако взбесившегося жеребца очень быстро укротили с помощью аркана и плети, привязав к железному колу так, что аркана почти хватало, чтобы губы Царевича дотянулись до блистающей серебром под лунным светом зеркальной глади. Но именно почти, поскольку петля начинала душить несчастного жеребца, как только он пытался попить воды. Вообще-то Царевич и раньше подозревал дочь Ираиды Полесской в садистских наклонностях, но он никак не предполагал, что порок приобрёл столь грандиозные масштабы. – Воду ещё заслужить надо, – ласково потрепала Семирамида Царевича по шее.

После чего полезла в озеро купаться, оставляя на берегу раздираемого танталовыми муками несчастного жеребца. Табор, раскинувшийся подле растущего на берегу водоема колка, угомонился. Заснули возницы, железные болваны и даже упившиеся водой лошади. Не спал один мучимый жаждой жеребец Царевич, которому в качестве компенсации за грубое обращение дозволено было любоваться обнажённым телом купающейся Семирамиды. Вид ассирийской царицы подействовал на очумевшего от жажды жеребца распаляюще.