8 июля 1941 года, Сеута

В порту собралось довольно много провожающих. Генерал Оргас нас всех воодушевил. Если раньше мы этого и не подозревали, то теперь твердо знаем, что мы — политический элемент. (Неужели я теперь изъясняюсь как Оскар?) Форма кое-что говорит о том, что происходит в Мадриде: мы носим красные береты карлистов, голубые рубашки фалангистов и брюки цвета хаки — память о легионе. Роялисты, фашисты и военные — никто не забыт, и все довольны.

Немцы долго стояли у Пиренеев. Ходили слухи, будто они собираются послать ударные силы для взятия Гибралтара, что сильно смахивало на вторжение. Нас отправляли в Россию, чтобы успокоить немцев насчет Испании, сделать вид, что мы на их стороне. Газета сообщает нам, что Сталин самый настоящий враг, но нет никаких упоминаний о нашем вступлении в войну. В общем, ведутся какие-то игры, и мы в них втянуты. У меня было предчувствие обреченности всей этой экспедиции, но за укреплением гавани к нам прибилась стая дельфинов, сопровождавшая нас чуть не до самого Альхесираса, и я счел это хорошим предзнаменованием.

10 июля 1941 года, Севилья

Нас разместили в казармах в южном конце города. Мы всю ночь кутили напропалую, не заплатив ни за одну порцию спиртного. Не так давно некоторые из нас свирепствовали на улицах Трианы. А теперь мы — герои, призванные остановить расползание коммунизма. Пять лет — это вечность в человеческих отношениях.

Несмотря на жуткую жару, Севилья мне нравится. Темные прохладные бары. Люди с короткой памятью и потребностью веселиться. Я думаю, именно здесь стоит жить.

18 июля 1941 года, Графенвёр, Германия

Мы пересели на другой поезд в Эндее в Южной Франции. Французы потрясали кулаками и швыряли камни в вагоны, в которых мы проезжали мимо. Наша первая остановка в Германии — в Карлсруэ. На вокзале было полно народу. Все радостно кричали и распевали «Deutschland, Deutschland uber alles»[77] Поезд засыпали цветами. Теперь мы где-то северо-восточнее Нюрнберга. Погода пасмурная. Новобранцы и большинство guripas[78] уже в унынии: скучают по дому. Мы — ветераны — в унынии оттого, что по последним сведениям «Голубая дивизия», как нас называют, будет не моторизованной, а на конной тяге.

8 августа 1941 года, Графенвёр

У Паблито подбит глаз и рассечена губа. Он любит немцев не больше, чем коммунистов, которых еще не встречал. Солдаты, guripas, отказываются надевать немецкую форму, предпочитая ей свои голубые рубахи и красные береты. Драка разыгралась в городе, в винном погребке. «Они заявили, что мы не умеем ухаживать за своим оружием, — объяснил Паблито. — Но в действительности дело в том, что мы трахаем их баб, и те млеют от удовольствия». Не знаю, найдем ли мы когда-нибудь общий язык с нашими новыми союзниками. Еда у них воняет хуже параши, их табак отдает сеном, вина нет совсем. Полковник Эсперанса получил «студебекер-президент», а нам прислали из Сербии 6000 лошадей. Месяца два понадобилось бы только для того, чтобы обучить животных, а мы отправляемся на фронт в конце месяца. Паблито слышал, что нас бросят прямо на Москву, но я вижу, как смотрят на нас немцы. Они ценят дисциплину, беспрекословное повиновение, порядок и аккуратность. Наше тайное оружие — страстность. Но оно настолько тайное, что им его не распознать. Лишь в бою они поймут, какое пламя бушует в груди каждого guripa. Стоит одному крикнуть: «А mi la Legion!»[79] и все, как один, поднимутся и загонят русских обратно в Сибирь.

27 августа 1941 года, где-то в Польше

Наша слава совратителей местных женщин опередила нас. Нам было запрещено иметь какие бы то ни было отношения с еврейками, которых мы узнаем по желтой звезде, и с польками (паненками). Мы слышали, что 10-я рота 262-го батальона маршировала в знак протеста с прикрепленными к винтовкам надутыми презервативами.

2 сентября 1941 года, Гродно

Первые признаки боевых действий на подходе к Гродно… предместья города сровняли с землей.

В центре полно камней, убирать которые заставили евреев. Они истощены, так как живут впроголодь. Отношение Паблито к немцам с каждым днем становится все более враждебным. Теперь он называет их гадами. Чем ближе мы к фронту, тем грубее делаемся. Паблито увлекся белокурой зеленоглазой паненкой по имени Анна.

12 сентября 1941 года, Ошмяны

Дороги совсем укатали «студебекер» полковника Эсперансы. Недалек тот день, когда полковник будет передвигаться на своих двоих наравне со всеми остальными. На днях подкатил черный «мерседес», из него вылез генерал Муньос Грандес и позавтракал с нами. Паблито и guripas были в восторге. Генерал воодушевляет нас, потому что он один из немногих командиров, которые понимают, каково быть простым солдатом.

16 сентября 1941 года, Минск

Паблито говорит, что за городом находится лагерь, где содержатся русские пленные. Им совсем не дают еды. Местные жители бросают все, что могут, через забор и порой платятся жизнью за свое сердоболие. Паблито счастлив: его паненка объявилась в Минске. А я счастлив, потому что вчера привезли турецкий горох и оливковое масло.

9 октября 1941 года, Новосоколъники

Мы застряли на подъезде к Великим Лукам — железнодорожные пути взорваны партизанами. Мы обрыскали весь город в поисках съестного и закончили тем, что жарили околевших лошадей в угольных ямах на сортировочной станции, пили картофельную водку и пели. Паблито, сохнущий по Анне, поет просто замечательно. Фламенко в степи.

10 октября 1941 года, Дно

Выгрузились здесь, чтобы пересесть на поезд, ходящий по более широкой колее. На фонарном столбе висела старуха. Партизанка. Guripas в шоке. «Что ж это за война такая?» — спросил один из них, будто не знал, что творилось в его собственной стране три года назад.

Следующая остановка — Новгород и фронт. С этого момента мы будем на боевом довольствии. Красные контролируют воздушное пространство. Снабжение скудное. Запасов почти никаких. Партизаны. Паблито исчез — не явился на вечернюю мессу.

11 октября 1941 года, Дно

Здесь действуют оккупационные законы, поэтому мне пришлось сопровождать немецкий патруль, прочесывавший поселок в поисках Паблито. Мы его не нашли. В одном доме я с изумлением увидел Анну, его паненку, работавшую вместе с какими-то русскими женщинами. Я не понимал, как ее угораздило здесь оказаться. Я велел сержанту-немцу и двум солдатам вывести ее на улицу. Остальные женщины принялись вопить, и немцы посбивали их с ног прикладами. Они выволокли Анну, поставили ее на колени посреди дороги и начали пытать насчет Паблито. Она все отрицала, хотя и знала, почему выбрали именно ее. Сержант, огромный детина, снял перчатку и отвесил ей четыре зверских пощечины, от которых ее голова повисла, как у тряпичной куклы. Немцы оттащили Анну в сгоревший дом на противоположной стороне улицы. Шарф соскользнул с ее светлых волос, и они рассыпались по плечам. Послышался ропот. Лицо сержанта напоминало танковую броню. Пасмурный день все больше хмурился. Температура падала. На все вопросы — отрицательные ответы. Немцы раздели Анну донага. Тело у нее было иссиня-белое. Она всхлипывала от холода и страха. Ее приподняли над полом за заломленные назад руки. Она пронзительно закричала. Сержант потребовал штык и поводил его острием по ее затвердевшим соскам. Это подействовало. Ужас, пробужденный ледяной сталью. Анна рассказала, как партизаны заставили ее заманить Паблито в ловушку. Ей разрешили снова одеться. Патруль увел всех женщин. Я вернулся и сел за отчет майору Пересу Пересу.

12 октября 1941 года, Дно

Утром лейтенант Мартинес приказал мне собрать расстрельную команду из одиннадцати человек. Нам предстояло казнить двух партизан-коммунистов и паненку, вскружившую голову Паблито. Мы поставили их у стены склада. Девушка не держалась на ногах, а привязать ее было не к чему. Лейтенант Мартинес велел двум мужчинам подпирать ее с обеих сторон. Они расположились как на семейной фотографии. Лейтенант Мартинес вернулся к нашей шеренге и крикнул: «Готовьсь! Цельсь!», а на команде «Пли!» Анна подняла глаза. Я выстрелил ей в рот.