— Я должен отвечать этому недоумку? — спросил Лусена Фалькона.

— Если не хотите надолго задержаться в полицейском участке, то да.

Лусена встал с кресла, засунул руки в карманы, прошел в центр комнаты и повернулся к Рамиресу. Его неуверенность сменилась убийственным спокойствием, с каким светский щеголь принимает вызов на дуэль.

— Я трахал ее потому, что она напоминает мне мою мать, — произнес он.

Это было хорошо рассчитанное оскорбление, и оно достигло своей цели — взбесить Рамиреса, в котором Лусена сразу же опознал представителя чуждого ему класса. Инспектор происходил из рабочей семьи с крепкими устоями и жил с женой и двумя дочерьми в доме родителей. Его мать жила с ними, а после смерти его тестя, которой ожидали со дня на день, он собирался взять к себе тещу. Рамирес сжал кулаки. Никто не смел оскорблять при нем матерей.

— Итак, сеньор Лусена, сейчас мы вас покидаем, — сказал Фалькон, хватая Рамиреса за вздувшийся бицепс.

— Я хочу записать… я хочу записать номер телефона второго извращенца, — клокочущим от ярости голосом проговорил Рамирес, вырывая руку у Фалькона.

Лусена подошел к письменному столу, черкнул ручкой по листку бумаги и отдал его Фалькону, после чего тот с трудом вытолкнул Рамиреса из комнаты.

В этот час улица Рио-де-ла-Плата очень походила на медлительную реку, катящую свои воды мимо Буэнос-Айреса.[21] Сеньора Хименес стояла поодаль, и ее ярость прямо-таки искрилась на солнце. Рамирес тоже был вне себя. От Фалькона теперь требовались усилия не детектива, а скорее социального работника.

— Свяжитесь с Фернандесом, — сказал он Рамиресу, — и узнайте, нашли ли они проститутку.

Дверь дома Лусены с грохотом захлопнулась. Фалькон направился по улице к Консуэло Хименес, на ходу размышляя: «Неужели такая, как ты назвала ее, «интеллектуальность» могла тебя очаровать? Что же мы из себя представляем? Где мы находимся? В обществе вседозволенности».

Сеньора Хименес плакала, но теперь уже от злости. Она скрежетала зубами и топала ногой, глубоко переживая унижение. Фалькон подошел к ней небрежной походкой, держа руки в карманах. Кивнул головой, словно в знак понимания, но при этом подумал: «Хороша же у нас работенка — только вообразишь, что дело идет к раскрытию и можно будет пораньше слинять в бар, чтобы выпить пивка по этому случаю, как — бумс — ты уже опять стоишь на улице, удивляясь, как тебя угораздило так промахнуться».

— Я отвезу вас обратно к сестре, — сказал он.

— Что я ему сделала? — спросила она. — Что такого я ему сделала?

— Ничего, — ответил Фалькон.

— Ну и день, — всхлипнула она, подняв глаза на синее небо, чистое-чистое до самых глубин. — Кошмарный день.

Она воззрилась на скомканную в ладони салфетку, как предсказатель, способный по внутренностям жертвенного животного узнавать причину, смысл или будущее. Потом бросила ее в сточную канаву. Фалькон взял ее за руку, подвел к машине и усадил на переднее сиденье. Тут подоспел Рамирес с сообщением, что девушку с Аламеды нашли и везут сейчас в полицейское управление на улице Бласа Инфанте.

— Попросите Фернандеса побеседовать с последним из работников, уволенных сеньорой Хименес. А Перес пусть заставит девчонку попотеть, пока мы будем туда добираться. Все отчеты должны быть готовы к половине пятого, до того, как мы отправимся на встречу с судебным следователем Кальдероном.

Фалькон позвонил на мобильник Марсиано Руису и велел ему до вечера вернуться в Севилью для дачи показаний. В ответ на протест Руиса Фалькон пригрозил, что арестует Лусену.

— Вы успокоились? — спросил он Рамиреса. Тот кивнул в ответ из-за машины. — Тогда доставьте сеньора Лусену в полицейское управление и снимите с него письменные показания… но без грубостей.

Фалькон вывел Лусену из дома и посадил на заднее сиденье машины Рамиреса. Все отъехали. Фалькон пригнулся к рулю и под шуршание шин по проспекту Борбольи предавался раздумьям. Сегодня все здорово психовали. Некоторые преступления действовали на людей подобным образом. Слишком бередили нервы. Главным образом, случаи с детьми. Киднэппинг, за которым следовало томительное ожидание и неизбежное обнаружение обезображенного трупа. И здесь было то же самое ощущение… как будто совокупный человеческий опыт пополнился чем-то ужасным и одновременно исчезло нечто значительное, что уже невозможно восполнить. Для кого-то дневной свет теперь всегда будет немного тусклее, а воздух никогда не обретет былой свежести.

— И часто вам приходилось наблюдать такое? — задала неожиданный вопрос сеньора Хименес. — Я думаю, да. Наверняка вы видите это постоянно.

— Что? — спросил Фалькон, прекрасно понимая, о чем идет речь, но не желая развивать эту тему.

— Благополучных людей, у которых жизнь рушится на глазах за долю…

— Никогда, — отрезал он чуть ли не в бешенстве.

Фалькона зацепило слово «благополучный», и он вспомнил другие ее слова, прошедшиеся наждаком по его «благополучию»: «По-моему, это гораздо тяжелее. Быть брошенным женой, потому что ей лучше вообще ни с кем, чем с тобой». Его буквально подмывало отплатить ей той же монетой, заявив: «По-моему, очень тяжело… быть брошенной любовником, потому что ему лучше с мужчиной, чем с тобой». Но он послал эту фразочку куда подальше, навесив на нее ярлык «Недостойное», и заменил ее мыслью, что Инес, вероятно, сделала его женоненавистником.

— Конечно, старший инспектор… — сказала она.

— Нет, никогда, — повторил он, — потому что я никогда не встречал благополучных людей. С благополучным прошлым и с безоблачным будущим — да. Но прошлое всегда приукрашено воображением, а безоблачное будущее — несбыточная мечта. Люди предстают благополучными только в письменных отчетах, да и там между словами и строками есть промежутки, которые редко бывают пустыми.

— Да, мы осторожны, — подхватила она, — осторожны в отношении того, что показываем другим, и того, что раскрываем самим себе.

— Простите, я чересчур… погорячился, — сказал он. — У нас был тяжелый день, и многое еще впереди. Каждый испытал достаточно потрясений.

— Просто не могу поверить, что я до сих пор такая идиотка, — проговорила она. — Я столкнулась с Басилио в лифте в Эдифисьо-дель-Пресиденте. Он ехал вниз, и наверняка с восьмого этажа. Я как-то об этом не подумала. Но… но зачем же ему понадобилось так… утруждать себя, чтобы меня соблазнить?

— Забудьте о нем. Он тут ни при чем.

— Если только он не наградил меня чем-нибудь.

— Сходите, проверьтесь, — ляпнул Фалькон и тут же пожалел о своей бестактности. — А сейчас, донья Консуэло, подумайте о том, у кого могли быть мотивы убить вашего мужа. Мне нужны имена и адреса всех его друзей. В частности, я хочу, чтобы вы вспомнили, кто именно сказал вам, что вы очень похожи на его первую жену. И еще мне нужен органайзер Рауля.

— У него в офисе есть настольный ежедневник, который вела я. Свою записную книжку он выбросил, когда у него появился мобильный телефон. Там все его контакты. Он не любил бумагу, а ручки вечно терял и таскал у меня.

Фалькон не помнил, чтобы в квартире был найден мобильный телефон, и позвонил криминалистам и судмедэксперту. Никакого мобильника. Должно быть, убийца прихватил его с собой.

— А нет ли еще каких-нибудь записей?

— Старая адресная книга в офисном компьютере.

— Где это?

— Над рестораном у площади Альфальфы.

Он дал ей свой мобильник и попросил распорядиться, чтобы ему через полчаса подготовили распечатку книги с компьютера.

Около трех часов дня Фалькон высадил ее у дома сестры в Сан-Бернардо. Десять минут спустя он припарковался у восточных ворот Садов Мурильо и продолжил свой путь пешком по кварталу Санта-Крус, быстро лавируя в толпах туристов, собравшихся поглазеть на пасхальные шествия. Солнце светило вовсю. Было жарко, и Фалькон быстро вспотел. В спертой атмосфере узких улочек настоялся смешанный запах сигарет «Дукадос», цветущих апельсиновых деревьев, конского навоза и благовонного дыма, шлейфом стелившегося за процессиями. Булыжники мостовых стали скользкими от свечного воска.