Здесь, на высоте, куда Элиар успел подняться за день, дул прохладный ветерок, и в то же время камни словно бы пульсировали от жары. Он двинулся вперед по осыпавшемуся склону, обогнул небольшую расщелину и завал из камней и тогда увидел то, что мгновенно приковало к себе не только взгляд, но и все чувства и мысли.
Далеко внизу пролегала дорога, и по ней живой лентой тянулся обоз — вереница нагруженных повозок, всадники, вьючные лошади и множество пешего люда; он смотрел на эту картину с сомнением и отчаянием заблудшей души. Обстоятельства вынуждали его пойти туда, где есть еда и питье, и долгожданный отдых, — человек не может вечно скитаться по горам, точно дикий зверь! Иное дело, сумеет ли он достаточно быстро догнать обоз, — его силы были на пределе. Потом Элиар сообразил, что может даже слегка обогнать их, спустившись с противоположной стороны, и пошел, повинуясь скорее инстинкту, чем разуму: были мгновения, когда его сознание лишь слабо мерцало, словно свет маяка в тумане; воспаленные глаза ослепли от безжалостного, острого, как кинжал, света, и каждый шаг причинял боль. Он боялся упасть, потому как знал, что уже не поднимется, и его шатало, казалось бы, от малейшего дуновения ветра. В конце концов он скатился по осыпи и остался лежать внизу, он пытался встать и не мог, лишь бессильно загребал руками землю…
Элиар очнулся лежащим на какой-то подстилке; под голову была положена жесткая походная подушка, на руках и ногах белели повязки. Остро и горячо пахло нагретой за день землею и травами, высоко над головой, на фоне темных скал клубились кроны деревьев. Звенели цикады, щебетали птички. Слышались и другие звуки — разговоры, смех, звон посуды, ржание лошадей. Неправдоподобно мирная картина!
Однако же он находился в центре военного лагеря, разбитого несколько часов назад на небольшом холме. То была часть армии Брута, следовавшая в Македонию, дабы соединиться с остальным войском. В ее составе находились и учившиеся в Афинах знатные римские юноши, вдохновленные речами республиканцев, и воины из провинций, соблазненные щедрыми посулами вождей оппозиции, и оставшиеся без покровительства солдаты разбитого Цезарем Гнея Помпея.
Элиар не делал попытки встать: он не знал, как себя вести, к тому же сильно ослабел и не был готов ни к какому сопротивлению.
Над ним склонилась девушка — он видел ее грубоватое, с приятной смуглинкой лицо, небрежно причесанные волосы. Она протянула ему воду, и Элиар пил, чуть приподняв голову, а потом, глубоко вздохнув, вновь смежил веки. Девушка не стала мешать ему и ушла, но вскоре вернулась с миской дымящейся каши, осторожно прикоснулась к его плечу, и Элиар вновь увидел ее озорную дразнящую улыбку. Она смотрела на него, пока он ел, не говоря ни слова, и он словно бы чувствовал исходящие от нее волны какой-то бездумной доброты, уюта и тепла. Очевидно, это была одна из тех несчастных, что следуют в обозе, готовят пишу и чинят одежду, заодно давая утеху воинам.
Им не довелось поговорить — явился мрачного вида солдат; он жестом велел Элиару встать и следовать за ним. Тот подчинился и пошел, слегка пошатываясь от слабости; он не смотрел по сторонам и вместе с тем замечал все, что попадалось на глаза. Вокруг лагеря были возведены брустверы из частокола, сделана насыпь, внутри установлены ряды крытых грубым полотном палаток. Элиара втолкнули в одну из них — там, на складном сидении расположился человек средних лет с побуревшим от многолетнего загара обветренным лицом и тяжеловатым взглядом светло-золотистых глаз. Палатка казалась хорошо обустроенной: кровать с матрасом и подушками, ниша для посуды, столик. Это было жилище старшего из трех декурионов, начальника над турмой — разбитого на три декурии конного отряда из тридцати человек.
— Я решил поговорить с тобою первым, — сказал он Элиару, отослав приближенных, — поскольку ты, видимо, из наших.
Элиар кивнул. По выговору он легко признал в собеседнике бывшего соотечественника.
— Ты — беглый раб? — спросил декурион, глядя в упор на изнуренного многодневными скитаниями молодого человека. — Только не лги, поплатишься жизнью!
— Я родился свободным.
— Это не ответ. Где твой дом?
— У меня нет дома.
Воин небрежно усмехнулся, в углах его губ залегли жесткие складки.
— В Риме говорят, — медленно произнес он, — что человек, не имеющий дома, подобен непогребенному мертвецу.
— Я родом из Лугдуна,[23] — сказал Элиар.
— Из Лугдуна? — Декурион на мгновение прикрыл веками странно блеснувшие глаза. — Чей же ты сын?
— Геделиса.
На малоподвижном лице собеседника не промелькнуло никакого особого выражения, лишь глаза выдавали таившиеся где-то там, на самом дне души многолетние воспоминания и чувства.
— Я его знал. Но Геделис давно погиб. И его сыновья тоже.
— Не все. — Голос Элиара прозвучал незнакомо, неясно, а негибкое, связанное усталостью тело напряглось, точно перед прыжком.
— Тогда ты был еще мальчишкой… — задумчиво промолвил собеседник.
Элиар молчал.
— У тебя нет клейма?
Молодой человек покачал головой.
— Сними одежду.
Элиар повиновался, сдернув с себя лохмотья.
— Откуда шрамы? Ты воевал? Хотя можешь не отвечать… — И надолго замолчал, что-то обдумывая. Потом спросил: — Как ты очутился в горах?
— Я плыл на Сицилию вместе со спасавшимися от преследований римлянами. Нас настигли пираты; чтобы не попасть в их руки, я прыгнул в воду. Доплыл до берега, потом долго шел и вот…
— Тебе цены нет, — усмехнулся декурион, — проделать такой путь и не попасться, уцелеть. И чего ты хочешь теперь?
— Чего я могу хотеть? — с тихим отчаянием сказал Элиар. — Если ты решил лишить меня свободы, так лучше убей!
Декурион протянул ему короткий военный плащ:
— Возьми. И садись, а то ты едва стоишь на ногах. Когда Элиар сел, его собеседник продолжил:
— Ты добровольно примешь смерть? Сомневаюсь. Из тебя не получится хорошего раба, а вот воин… Времена изменились: воином становится тот, кто является им по сути, и это правильно. Ты умеешь обращаться с лошадьми?
— Да, я с детства ездил верхом. Декурион кивнул.
— Служба в коннице не слишком трудна — это не пехота. И неплохо оплачивается. Нам нужны воины. Я поговорю с префектом[24] — он римлянин, а остальные — из провинций. Если спросят о гражданстве, отвечай, что не имеешь, теперь это не так уж важно. Скажи, что воевал под началом Гнея Помпея, вместе со мной. О прошлом забудь. Ты меня понял?
— Да, — прошептал Элиар.
— Почему не спрашиваешь, что за войско, куда идем и против кого станем сражаться?
— Мне все равно.
— И то верно, — с усмешкой отвечал декурион, — лишь бы платили. Для начала станешь получать десять ассов в день, а дальше будет видно. — И, помолчав, прибавил: — Запомни, не зря говорят: миг может изменить то, что отняли многие годы.
Через несколько дней Элиара зачислили в конницу, дали лошадь, одежду, оружие и доспехи и выделили место в палатке, где кроме него размещалось девять человек. По приобретенной еще в гладиаторской школе привычке Элиар ни с кем близко не сходился, но приняли его хорошо. Среди воинов конницы не было римлян, только галлы да представители германских племен: так повелось еще со времен Цезаря. За день армия проходила около двадцати тысяч шагов, а разбив лагерь, солдаты дотемна занимались различной работой. Рабов почти не было, все приходилось делать самим: носить дрова, чинить доспехи, чистить лошадей. Немало времени отнимали упражнения: Элиару пришлось научиться вспрыгивать на коня с оружием и без него, ознакомиться с особенностями построения и приемами боя римского легиона. Словом, день был заполнен до предела. Еда не отличалась разнообразием, но ее было вдоволь — хлеб, каша, овощи. Через некоторое время Элиар понял, что ему здесь нравится. Он был сильный, молодой и легко переносил любые тяготы, но дело было даже не в этом. Если большинство гладиаторов имело изломанные судьбы, их вынуждали сражаться друг с другом, для них не существовало иного способа выжить, то в армии объединились люди, в силу каких-то причин не чувствовавшие вкуса к мирной жизни, они были спокойны, уверены в себе и без страха смотрели в будущее.
