Неужели она устала жить мечтами? Ливия вспомнила, как отец говорил, что римлянам нужна определенность, неподдельность — всегда и во всем. Полутьма сомнений угнетает их волю. Мечты мечтами, но действительность никогда не дает себя забыть. Она родилась и жила в Риме и незаметно для себя переняла образ мыслей своих сограждан. Сейчас, когда ей волей-неволей пришлось повзрослеть и она ясно видела все слабости и недостатки Гая, только любовь к нему помогала ей преодолеть неприятие всех его колебаний, бездействия, неспособности быстро принимать важные жизненные решения. Но, с другой стороны, она и полюбила его именно таким и за то, что он слишком сильно отличался от всех, кого она успела узнать за свою недолгую жизнь.

Рим необъятен, у Рима нет границ, и это верно в том смысле, что если ты родился в Риме, то остаешься римлянином везде и всегда. Теперь Ливия понимала, что глубоко в душе хранила верность этому городу. Если б ей пришлось выбирать между Гаем Эмилием и Римом, она выбрала бы Гая, но сейчас была рада тому, что возвращается домой.

О Рим! Его ошибки царственны, победы блистательны, но, будучи верным самому себе, он, тем не менее, не боится вступать в противоборство с собственной судьбой. Отблеск его славы лежит на завоеванных городах, от него берет начало все великое на земле…

Ливий довелось жить в неповторимое время, с одной стороны, тонущее во мраке великих потрясений, с другой, — озаренное светом невиданных побед, и это накладывало отпечаток на ее судьбу, в которой столь же причудливо сочетались трагическое и чудесное.

Делать то, что необходимо делать в данную минуту, — покоряясь этому стремлению!

Ливия невольно ускорила шаг.

Интересно, кто ее встретит? Не может быть, чтобы отец послал за ней чужого человека; наверное, приехал сам. Ливий не хотелось расспрашивать сопровождавшего их раба, тем более что она не помнила его имени, хотя лицо казалось знакомым. Да ведь и он ее узнал…

Подумав об отце, Ливия почувствовала радость и — невольную робость. Сейчас она увидит бесконечно родное лицо с непередаваемым выражением суровости и душевной чистоты, и этот взгляд, порою принуждающий окружающих говорить вполголоса. На губах Ливий появилась улыбка. Отец! «Светлый, как алмаз, и такой же твердый…»

И вот поворот — из-за него вынырнул человек и остановился, весь залитый солнцем. За ним безмолвной стеною стояла группа вооруженных рабов.

— Ты! — воскликнула пораженная Ливия.

— Да! — Децим со смехом бросился к ней и обнял. Потом отстранился; его лицо приобрело озабоченное выражение. — Как с тобой обращались?

— Неплохо, насколько это было возможно.

Децим внимательно смотрел на сестру. Она очень изменилась. Загорелое лицо выглядело худым, ярко блестевшие глаза казались больше, и их выражение было другим, суровым и в то же время ясным, открытым. Похоже, она окончательно утвердила за собой право поступать так, как считает нужным. Несмотря на то, что ей пришлось многое пережить, Ливия выглядела удивительно собранной, уверенной в себе, и Децим не знал, как держаться с нею.

Он окинул взглядом застиранную тунику сестры, ее небрежно заколотые волосы, обласканные солнцем обнаженные руки, стоптанные башмаки на покрытых пылью ногах… И в то же время она словно бы посвежела, — казалось, сияние этого дня, этой местности, света, зелени наполнило собою все ее тело, лицо, взгляд…

— Мой племянник? — Децим неловко кивнул на ребенка.

— Это девочка. Дочь Луция, — сказала Ливия, глядя ему прямо в глаза.

— О! — только и вымолвил Децим. Потом смущенно прибавил: — Возможно, это к лучшему…

Ливия ничего не ответила, тогда Децим слегка потянул сестру за руку.

— Идем. Нам предстоит долгое путешествие. Скажи, ты голодна?

— Да.

— У меня все приготовлено, — быстро произнес молодой человек. — Я снял дом. Ты сможешь умыться и отдохнуть.

— У ребенка нет пеленок, — сказала Ливия. Она вдруг почувствовала глубокую усталость, незаметно накопившуюся внутри за предыдущие дни. — И мне нужно много всяких вещей.

— Пошлешь рабыню на рынок, она все купит. — Децим небрежно кивнул на идущую рядом с Ливией тихую, печальную, незаметную как тень Тарсию.

Некоторое время молчали. Потом Ливия спросила:

— Как отец?

— Здоров. Еще не знает, будет ли участвовать в предстоящих выборах. А вот у Луция, кажется, много планов. — Знаешь, — прибавил он через некоторое время, — мы были в ужасе, когда незнакомый человек привез твое письмо и браслет, из которого были вынуты все камни. И в то же время мы обрадовались, получив от тебя хоть какую-то весточку. Отец показал письмо Луцию, а тот в ответ вынул другое, в котором ты сообщаешь о том, что разводишься с ним.

Он вопросительно посмотрел на сестру, но Ливия отвела взгляд. Чтобы уберечься от лишних расспросов, она начала спрашивать сама:

— Ты женился?

— Еще нет.

— Это из-за меня?

— А, пустое! — Децим беспечно махнул рукой. — Успею!

— Ты видел невесту?

— Да. Ей четырнадцать лет, зовут Веллея. Она хорошего рода, родители очень богаты.

— Я рада за тебя.

— Не знаю, есть ли чему радоваться, — с сомнением произнес Децим. — Я с ней еще двух слов не сказал. Она и глаз-то не поднимает. Я умру от скуки с такой женой! Да еще вдали от Рима…

Они подошли к довольно большому, окруженному высокой стеной белокаменному дому. Навстречу вышла пожилая гречанка и низко склонилась, давая гостям дорогу.

— Вот здесь, — промолвил Децим, пропуская Ливию вперед. — Сейчас тебе приготовят воду для умывания и чистую одежду.

— Сначала я позабочусь о дочери, — сказала Ливия.

Она развернула пеленки. Ребенок барахтался, сжимая и разжимая маленькие кулачки.

— Она выглядит здоровой и крепкой, — заметил Децим, с любопытством окидывая взглядом смуглое тельце девочки.

— О да! — с любовью отвечала Ливия. — Я каждый день купала ее в море и оставляла полежать на солнышке.

После омовения была подана еда — мед, молоко, лепешки — и Ливия сразу поняла, что станет скучать по той суровой простоте жизни, к какой привыкла в Греции.

Она поманила Тарсию, приглашая сесть рядом, но девушка отчаянно замотала головой и, умоляюще глядя на госпожу, отступила назад. Она выглядела очень подавленной и растерянной, и Ливия лишний раз напомнила себе о том, что по возвращении в Рим необходимо всерьез заняться судьбой гречанки.

Децим с нескрываемым недоумением наблюдал молчаливую сцену.

Ливия повернулась к нему и решительно произнесла:

— Эта девушка больше не рабыня. Во время грядущей переписи населения я попрошу цензоров занести ее имя в списки свободных граждан.

— Разумеется, это твое право, но… Тарсия низко поклонилась Ливий:

— Благодарю тебя, госпожа. Но я не голодна. Позволь мне побыть с ребенком.

— Ей многое пришлось вынести, — сказала Ливия, провожая Тарсию взглядом. — На острове она была вынуждена сожительствовать с одним из пиратов, тогда как ее собственный возлюбленный то ли жив, то ли нет…

— А твой? — вдруг спросил Децим, беря ее за руку и глядя в лицо.

Ливия молчала. Никогда ей не разгадать эту мрачную тайну жизни, никогда не понять того страшного закона, согласно которому всегда существуют грани, какие невозможно перешагнуть: если ты понимаешь, что есть твое настоящее счастье, то ни за что его не получишь, а если получишь, значит, ошибался и будешь разочарован в своем выборе.

Ливия сидела, уронив голову на руки, согнув плечи, и со страхом глядела в собственное будущее. На что она должна была надеяться и во что могла верить?