Женщина потянулась в постели и вдруг вспомнила, как впервые взяла на руки свою племянницу, крошечную Ливиллу, и заглянула в ее похожие на кусочки гладкого темного мрамора непроницаемые глазки, и тут же почувствовала, что жизнь открывает новую дверь — туда, где полно неожиданных, забавных и приятных впечатлений. И света.

«Никогда не плачь!» — мысленно произнесла она, обращаясь к девочке.

…Ливия улыбнулась, вспоминая эти минуты. Как все-таки прекрасна сельская жизнь, прекрасна именно своей безыскусностью, особенной изящной простотой! Эта матовая песочная штукатурка стен в жилище, безо всякой росписи, окрашенная то в неяркие таинственные тона сумерек, то отражающая густые, глубокие и тревожные цвета заката, то отливающая золотым сиянием дня! А краски природы, а этот воздух, вызывающий почти чувственное наслаждение, особенно в первые часы приезда из Рима, а эта всеобъемлющая, глубокая, казалось, порожденная самой вечностью тишина… Возможно, она, Ливия Альбина, тоже когда-нибудь поселится там…

Тихонько вздохнув, женщина поднялась с постели. Пора возвращаться в прежнюю жизнь. Она уже собиралась кликнуть рабынь, как вдруг в дверь тихо постучали, и следом за этим, не дожидаясь, ответа, в спальню вошла Аскония. Ливия постаралась не выдать удивления.

— Садись, — предложила она после приветствия.

Девушка присела с едва слышным вздохом. Несколько секунд мать пристально смотрела на дочь. Асконию нельзя было назвать красивой, она также не обладала ни тем непобедимым очарованием, каким могут похвастать иные молодые римлянки, ни живым воображением, ни сильным характером, ни пытливым умом. Ей всегда как будто бы чуточку не хватало чего-то, ее не приучили высказывать свое мнение, она привыкла опираться на общепринятые суждения, и могла стать хорошей исполнительницей чужой воли: послушной женой, мудрой матерью семейства. Зачастую Ливий было трудно понять, в каком настроении пребывает дочь, — Аскония всегда казалась собранной, серьезной. Она обладала замкнутой натурой, и порой женщине думалось, что это — следствие недостатка особого сердечного внимания. Ливия любила своих детей, переживала и болела за них, но… боги не наделили ее способностью растворяться в этой любви, позабыв о себе. Ливия прекрасно справлялась с ролью матери, но… какой матерью она была на самом деле?

Нынешним летом Асконии исполнилось шестнадцать лет — вполне возможно, у нее возникали вопросы, на которые ей было сложно найти ответ. И Ливия не знала, что посоветовать дочери, что сказать; женщина вдруг обнаружила, что не может представить себя такой, какой она была в этом возрасте, ей приходилось восстанавливать тот мир искусственно, что было явно недостаточно для полноценного живого общения.

Ливия знала, что перед отъездом в Афины Карион разговаривал с Асконией. Вообще-то он пришел попрощаться со своей благодетельницей, но тут неожиданно появилась девушка, и Ливия оставила их на несколько минут. О чем они беседовали?

— У тебя ко мне дело? — с намеренной небрежностью произнесла женщина — Говори, а то я уже собиралась вставать.

Аскония слегка тряхнула головой — закачались, тихо звеня, серебряные филигранные серьги. Глядя на эту девушку, можно было уловить отзвук чего-то далекого, печальный шелест ветра в сухой осенней траве, представить никогда не виданную северную страну. Сейчас, в этом слабом полупрозрачном неверном свете она выглядела беспомощно хрупкой, почти прелестной…

— Вчера отец сказал, за кого меня выдаст, — вдруг сказала Аскония.

Ливия удивилась и возмутилась одновременно. Луций не посоветовался с ней! Такое случалось нечасто.

— За кого же? — спокойно спросила она.

— За Публия Ведия Трепта.

Ливия немедленно задала следующий вопрос:

— Он объяснил, на чем основывается его выбор? Аскония ответила также быстро и четко:

— Да. Публий Ведий Трепт богат, он сенатор, его хорошо знает наша семья.

— Он был женат и овдовел года два назад. У него есть взрослые дети, — медленно произнесла Ливия. Потом спросила: — По-видимому, ты не согласна с решением отца?

— Да.

— Ты сказала ему об этом?

— Нет.

Женщина помолчала, собираясь с мыслями.

— Ты бы хотела связать свою жизнь с кем-то другим? Она заметила, как в лице девушки что-то дрогнуло.

— Не знаю. Я не могу воспринимать Публия Трепта как… мужа. Он приходил в наш дом, когда я была еще маленькой…

— Да, он старше тебя на добрых тридцать лет. Но такие браки нередки.

— Значит, я должна согласиться?

Ливия привлекла дочь к себе и сразу заметила, как послушно обмякли ее напряженные плечи.

— Нет. Просто я хочу узнать, что у тебя на сердце. О чем вы говорили с Карионом?

Девушка печально вздохнула:

— Ни о чем. Он только сказал, что уезжает и что боги сыграли с ним злую шутку. Он… я никогда не видела его таким.

Ливия пристально посмотрела ей в лицо, в ее серьезные и сейчас странно глубокие серые глаза:

— Карион понимает случившееся не так, как должно. Боги тут ни при чем. Просто он сам не хотел замечать некоторых очевидных вещей, не желал видеть истину, возможно, потому, что предчувствовал, насколько она разрушительна. Ты видела «Царя Эдипа»[36] и, будь ты старше и опытнее, это произведение открыло бы тебе очень многое. Во всем виноваты не боги, а мы сами. Постигая истину, человек нередко разоблачает самого себя.

— Разве мы можем предвидеть последствия своих поступков?

— Конечно, нет. Не всегда. Мы должны жить и строить свой мир, согласуясь со своими желаниями. Просто старайся побольше думать о том, что с тобой происходит и почему. И будь готова к любым неожиданностям, — сказала Ливия, а после прибавила: — Не беспокойся, я поговорю с отцом. Надеюсь, он даст тебе время для размышлений и не станет неволить.

Завершив туалет, Ливия наскоро перекусила и отправилась на поиски мужа. Он был в таблинии, и там же находился Луций-младший. Последние дни Луций-старший неважно себя чувствовал — побаливало сердце — и потому не выходил из дома. Зато теперь он мог вдоволь поговорить и позаниматься с сыном. Мальчик почти оправился после смерти Марка Ливия, в доме снова слышался его веселый смех.

Ливия услышала спокойный голос мужа.

— Право есть воплощение власти. У великого государства должны быть великие законы.

— Это и называется справедливостью? — немедленно спросил мальчик.

— Да, если учесть, что справедливость может быть понята по-разному. Нельзя забывать о том, что право, общее для всех народов, не есть римское право. Рим установил свои законы, законы подчинения, благодаря силе.

— А если говорить об отдельном человеке, отец?

— Здесь стоит вспомнить о «природном разуме». Есть нечто, заложенное в каждом из нас изначально, от природы, то, через что мы просто не в силах переступить.

— Но ведь существуют насильники, воры, убийцы!

— Да. Конечно, было бы лучше, если б все люди имели правильный разум. К сожалению, мир несовершенен. Для того и созданы законы, призывающие карать тех, кто виновен в преступлениях!

В этот момент Ливия отодвинула занавеску и вошла в таблиний.

— Я искала тебя, — сказала она мужу.

Потом улыбнулась сыну, а тот улыбнулся ей. Он казался таким прелестным! О нет, этот мальчик никогда не будет так красив, как, скажем, Карион или… Гай Эмилий. Но… в его лице всегда присутствовала особая, глубокая, янтарная ясность, глаза и улыбка излучали не замутненный ничем свет жизнерадостности и любви к окружающему миру.

— Мне нравятся вопросы, которые он задает. — Луций кивнул на мальчика. — В нем чувствуется живой ум, и он умеет смотреть на вещи с разных сторон. Ну, иди! — Он легонько подтолкнул сына. — Продолжим в следующий раз.

— Знаешь, — задумчиво произнесла Ливия, когда мальчик скрылся из виду, — странно, что ты ничего не сказал о совести.

Луций усмехнулся уголками губ.

— Он должен понимать, что все-таки лучше надеяться не на совесть, а на законы. Слишком мало людей руководствуется ею. Пусть уж лучше верит в силу государства, а не в человеческую справедливость.