Внезапно эллипс изменил направление и начал быстро приближаться.

— Что это?! — еще раз крикнул Джерол.

«Летучий голландец» завис над замершей у обрыва «Волгой». Плотников ясно различал цепочку иллюминаторов («Совсем как на судне», — подумал он). Открылся люк, несколько серебристых фигур соскользнули на землю.

— Вы гуманоиды? — спросил Плотников, с трудом шевеля онемевшими губами.

— Мы люди, обыкновенные люди, — ответили ему. — Как бы вам объяснить…

— Неужели из будущего? — догадался Алексей Федорович. — Но этого не может быть! Нарушается закон причинности!

— Да, в обычном понимании.

— А разве понимание может быть необычным?

— Может. Если бы вы знали о гармониках времени…

— Подождите… Я уже от кого-то слышал об этом… Неужели «перпетуум-мобиле»? Да, вспомнил, именно Стрельцов…

— Вы встречались с великим Стрельцовым? — воскликнул один из пришельцев. — И каков он?

— Ничем не примечательный паренек с пухлым портфелем… Корову через «ять» писал.

— Ничем не примечательный? Корову через «ять»? Что за чертовщина!

— Поистине, большое видится на расстоянии! Простите, ваше имя? — обратился второй пришелец к профессору.

— Плотников Алексей Федорович.

— Плотников… Нет, к сожалению, ничего о вас не слышали…

Клипер «Гром» под белым с диагональным голубым крестом Андреевским флагом шел в бакштаг, узлов до десяти, гонимый свежим пассатом — северо-восточным тропическим ветром, столь любимым моряками.

На фок-, грот- и бизань-мачтах, сверху донизу, плотными рядами солнечно-белых трапеций вздулись и басовито гудели пять с половиной тысяч квадратных аршинов тугой корабельной парусины: «Гром» нес все свое парусное вооружение, включая косые треугольники двух топселей и бом-кливера.

Пели на высокой ноте талрепы стоячего такелажа, поскрипывали блоки. Царапали небо острые, точно шпаги, клотики мачт. Ни единого облачка не было в его бирюзовой глуби.

Никита Анненков, девятнадцатилетний мичман флота российского, стоя на баке, жадно всматривался в сверкающую металлическим расплавом даль океана, словно хотел проникнуть взглядом за выпукло очерченный горизонт.

Атлантический океан, отдыхая от штормов, лениво вздымал невысокие волны, и «Гром» скользил по ним с тем неповторимым изяществом, которое свойственно самым быстрым парусным кораблям-клиперам.

Был август 1863 года. Вечерело. Они только что пересекли северный тропик — тропик Рака, — следуя курсом зюйд-зюйд-вест. Пассат дул ровно, и марсовым не надо было карабкаться по выбленкам вант на марсы и салинги, перебрасывать топселя, травить шкоты, брать рифы, чтобы уменьшить парусность. Барометр стоял высоко, и капитан Глеб Сергеевич Ханевский дал команде отдых.

Только рулевой нес вахту у штурвала, да сам капитан стоял на мостике, изредка переговариваясь с вахтенным офицером.

Клипер шел с легким креном, водяная пыль обдавала бак, но Никита лишь иногда непроизвольно поводил плечами. Его внимание не привлекали ни стайки летучих рыб, то и дело взмывавшие над поверхностью океана, ни неуклюжие с виду, но ловкие в полете, белые с черными маховыми перьями, красными лапами и желтым клювом альбатросы — наиболее крупные, до полутора аршинов, морские птицы. За время тропического плаванья мичман успел насмотреться на них и перестал замечать. Не смог он привыкнуть лишь к самому океану, бесконечно разнообразному в широте и величии, властвующему над человеческими душами, вселяющему в них то чувство собственного ничтожества, то гордую, несгибаемую силу, которая под стать богу, а не рабу божьему…

Вперив взгляд в океан, Анненков тем не менее размышлял о вещах отнюдь не отвлеченных. Он думал о грядущих переменах на флоте, началу чего был свидетелем. Паровая машина, отбросив медлительные и громоздкие колеса со шлицами, вооружилась гребным винтом и сразу же принялась теснить парус. Пароходы все громче заявляли о себе воинствующим прагматизмом. Никита сознавал, что парусные корабли — красавцы-клиперы, барки, бриги, корветы, шхуны — отходят в прошлое, как отошли фрегаты петровской поры — с наклоненными внутрь бортами, громоздкими кормовыми надстройками, разукрашенными балконами-гальюнами в носовой части, уступчатыми палубами. Эти медлительные, но плавучие и остойчивые корабли-мастодонты были украшены богатой, вызолоченной резьбой — пышным барочным орнаментом, фигурными рельефами, изображавшими дельфинов, нереид и драконов, гербом на корме и традиционной фигурой стоящего в грозном рычании льва на носу. Столь пышное убранство кораблей «зело первейшим монархам приличествовало» и должно было олицетворять могущество державы.

«Каким ничтожным и жалким в бедности своей показался бы «Гром» рядом с патриархами флота российского, — подумал Никита. — Но сколь совершенен он в сравнении с ними высшей красотой целесообразности…»

И его пронзила мысль, что и железные чудовища-пароходы, вызывающие у настоящих моряков близкую к отвращению неприязнь, кажущиеся такими неказистыми, даже уродливыми, на самом деле красивы еще более высокой, не понятной пока красотой. А что будет за ними? Какими монстрами покажутся поначалу корабли будущего?

— Никита Андреевич! — услышал он оклик капитана и вздрогнул, возвращаясь из мира мыслей и чувств в мир действий.

— Никита Андреевич, — повторил капитан. — Вы меня слышите, господин мичман?

Анненков быстрым шагом поднялся на мостик.

— Виноват, Глеб Сергеевич!

Капитан «Грома», бравый седой офицер в белоснежном кителе, был человеком доброй души, настоящим отцом-командиром, любимым и уважаемым матросами, что на флоте встречалось не так уж часто. Правда, с тех пор, как два года назад царь Александр II подписал манифест об отмене крепостного права, корабельные нравы смягчились, увы, ненамного…

— Задумались, батенька?

— Самую малость, господин капитан, — смутился Никита.

— И о чем же, разрешите полюбопытствовать?

— Затрудняюсь сказать в двух словах…

— А вы не в двух, — благожелательно проговорил Ханевский. — Погодка редкостная, самое время побеседовать. Уж не откажите в любезности, потешьте мечтами своими.

— О славе флота думал, — признался Анненков. — Былой славе и той, которая еще грядет. Вот вы, Глеб Сергеевич, участвовали в Синопском сражении…

— Десять лет тому… — голос капитана дрогнул. — Покойный Павел Степанович Нахимов, царство ему небесное, запер тогда турок в Синопе… Представьте только, батенька: в кильватерном строю, под огнем турецких береговых батарей мы прорываемся в Синопскую бухту, становимся на якорь и бьем по кораблям и батареям противника нашего из семисот двадцати орудий! Через четыре часа все его корабли были уничтожены. Вру, батенька… Пароход «Таиф» с английским советником на борту сумел удрать.

— Представляю… — с восторгом воскликнул Никита.

— Англичане и французы не смирились с нашим господством на Черном море. У них было пятьдесят паровых фрегатов, у нас же только шесть. Вот и повоюй с ними! Я тогда служил на 120-пушечном линейном корабле «Три святителя». Через год после Синопа мы собственными руками затопили его поперек Севастопольской бухты, чтобы не пропустить в нее корабли вражеские. Вот этими своими руками затопил… В жизни не забуду! А еще год спустя смертельно ранило нашего незабвенного адмирала Павла Степановича на Малаховом кургане. Пулей в голову, вот сюда…

— А мне и не довелось повоевать, — огорченно проронил Анненков.

— Ну и слава богу! На ваш век войн достанет, — утешил Ханевский. — Хотя, по мне, не воевать бы вовсе. Только не получится так. Россия-матушка точно бельмо на глазу у господ иных. Потому и мощь Отчизны нашей крепить должно, дабы достойно потчевать любого гостя, с миром либо с войной пришедшего. Пароходов бы нам побольше, броненосцев этих самых…