Леверрье заломил пухлые руки.

— Пощадите, Милютин! С вами спорить бесполезно. У вас наготове арсенал аргументов. Расскажите лучше конкретно, что вы открыли на этот раз.

— Мое научное кредо, Луи, заключается в решении задач типа «что было бы, если бы…». Лишь затем встают вопросы: как, каким образом…

— А вопрос «ради чего» вы себе задаете? — в голосе Леверрье прозвучали ехидные нотки.

— Увы, в последнюю очередь, подобно многим ученым. Когда-то это называли «чистой наукой». Кстати, именно «чистая наука» облагодетельствовала человечество атомной бомбой!

— Вы беспощадны к себе подобным, Милютин. Но почему бы вам не перейти на практические рельсы? Удовлетворение текущих потребностей общества…

— Тогда бы я не был собой. Но хватит. Вы интересовались моим последним открытием? Так вот, я задал себе вопрос: что было бы, если бы в жизни человека не существовало случайностей?

— Вопрос, на который в принципе нельзя ответить, — проронил Леверрье.

— Вот как? Однако мне удалось сделать это. Из Центра генной инженерии я получил безукоризненный со всех точек зрения генетический код и, обработав в виде программы, ввел в компьютер.

— Вы смоделировали…

— Человеческую жизнь. В ней реальному году соответствовал час машинного времени. Из этой жизни были исключены случайности.

— А болезни, срывы, тупики, блуждание в потемках, неудачная любовь, наконец?

— Я постарался сделать моего человека счастливым. Он шел по жизни на зеленый свет, был огражден от зла. Ведь зло, убежден в этом, тоже нелепая случайность.

— Желал бы оказаться на его месте… — задумчиво проговорил Леверрье. — У него было все для счастья.

— Да, — сказал Милютин. — Иначе он бы не покончил с собой.

На Таганке они въехали под «кирпич». Заслышав трель милицейского свистка, Плотников подрулил к тротуару, выключил зажигание и — точно по инструкции — затянул ручной тормоз.

— Ваши права, — сказал подошедший регулировщик.

— Я еще учусь, — с достоинством пояснил нарушитель правил движения. — Но рядом водитель с правами, так ведь разрешается?

— Леша, — зашипел спутник, — разве ты не знаешь, что у меня отобрали права за пьянку? Спросил бы, прежде чем ехать!

— Ну вот что, — скомандовал регулировщик. — Через квартал отделение милиции. Поезжайте туда и ждите. Талон техпаспорта я с кем-нибудь передам, не покидать же из-за вас перекресток!

Плотников, разволновавшись, позабыл отпустить ручной тормоз. При попытке тронуться машина делала рывок на несколько метров и останавливалась с заглохшим двигателем.

Мотор у первых «Москвичей» был чувствителен к перегреву и как раз на трамвайных путях не пожелал более заводиться. К счастью, Алексей Федорович обнаружил промашку и освободил тормоз. Под негодующий трезвон скопившихся с обеих сторон трамваев добровольцы во главе с автоинспектором откатили автомобиль в сторону. Тут наконец завелся двигатель.

— Вы же совершенно не умеете ездить! — сказал рассерженный регулировщик. — Поезжайте в отделение!

В отделении пообещали наложить на машину арест или же вообще ее конфисковать. Часа через два их все же отпустили, оштрафовав Плотникова по максимуму — на двадцать пять рублей (в нынешнем масштабе денег — на два с полтиной). Алексей Федорович стал обладателем пяти чистеньких, без даты, пятирублевых квитанций, которые на месяц заменили ему «права».

Когда его останавливали, он предъявлял квитанцию о взыскании штрафа. Поскольку дважды за одно и то же не наказывают, его отпускали с миром, надорвав квитанцию, как надрывает троллейбусный билет контролер.

Исчерпав запас квитанций, Плотников поднаторел в вождении настолько, что легко сдал шоферские экзамены с первого раза, правда, не в Подкопаевском переулке, а в Мытищах (у него была областная прописка).

Через четверть века, на Памире, Плотников не без оснований подумал, что так и не избыл в себе юношеского безрассудства. В тот день он, неисправимый романтик, обладатель высшего ученого звания, вел по Памирскому тракту бензовоз ЗИЛ-130.

На высокогорном плато близ Мургаба прямая, как взлетная полоса, лента асфальта. Скорость — 90 километров в час, и мучительная, изматывающая головная боль.

Впереди такой же ЗИЛ, за его рулем известный памирский ас.

— Не отстану, ни за что не отстану! — твердит, как заклинание, Плотников.

Педаль «газа» прижата к полу. Но тот, второй, бензовоз постепенно уходит: мотор у него новый, мощнее. Так уходил, вероятно, Владимир Кривой от Вали Цветкова, а Цветков в азарте погони выжимал из своего видавшего виды У-2 все возможное и невозможное…

Плотников остается один…

В мургабском общежитии шоферов, не раздеваясь, лег в постель и поверх одеяла покрылся еще полушубком. Заснуть не мог: как только наступал сон, дыхание прерывалось и он приподнимался на локте, ловя ртом разреженный воздух. А утром, напившись чаю в компании водителей-памирцев, поехал дальше как ни в чем не бывало.

«Зачем мне все это?» — спрашивал себя не раз Алексей Федорович. Впрочем, он знал зачем. Ему была необходима периодическая встряска, как средство борьбы с накапливающейся энтропией, с неизбежным старением.

После рискованного, трудного автомобильного путешествия, которому он много лет посвящал отпуск, Плотников чувствовал себя посвежевшим, преисполненным сил. Обломовское начало в его душе на некоторое время оказывалось подавленным.

Порой ему думалось, что в путешествиях он вообще живет иную жизнь, чем та, обычная, оставшаяся за первым поворотом шоссе, что перед ним не просто дорога, а путь к дальним мирам, таящий разгадку множества неизбывных тайн, и только сумасшедшая гонка по этому пути с калейдоскопом чувств и впечатлений, обостряющим и убыстряющим мировосприятие, позволит найти в конце концов свой философский камень.

Алексей Федорович относил себя к домоседам. Он не любил ездить в командировки. Одна мысль о билетах, вокзалах или аэропортах с их суетой и неустроенностью, гостиницах, где вечно нет мест, бивачном укладе жизни и прочих мытарствах приводила его в уныние. Но автомобиль с палаткой-багажником на крыше был для него тем же домом, где все привычно и обжито. Здесь он не чувствовал себя временным жильцом, наоборот, машина давала свободу выбора, возможность в любой момент, не сообразуясь с расписанием поездов или самолетов, отправиться куда глаза глядят.

За плечами заядлого автотуриста были уже Урал и Западная Сибирь, Прибалтика и Приэльбрусье, Военно-Грузинская дорога и Карпаты, наезженный асфальт Черноморского побережья и пустынные кручи Нагорного Карабаха. Но вот однажды Плотников прочитал в «Известиях» короткую заметку «Визит за облака» о тяжелом и романтическом труде водителей одной из самых высотных трасс планеты — Памирского тракта.

Так в мозг и сердце профессора вошло слово «Памир». Памир лишил его покоя, влек, как в былые времена влекло небо. Чем заворожил он Плотникова? А чем заворожили горы ректора Московского университета Рэма Викторовича Хохлова, имел ли академик право ставить на карту свою столь дорогую для науки жизнь? Или не знал, на что идет? Знал… Так и Плотников…

Странное дело: микроб безрассудства особенно часто поражает сердца ученых. Тех самых сухарей, которые, по мнению обывателей, живут лишь своими интегралами, колбами, электронами, отгородясь от всего, что не имеет отношения к их науке.

— Едем на «Крышу мира»! — решил Алексей Федорович.

— До лета еще далеко, — отрезвляюще рассудила его жена Тамара Васильевна, штурман семейного экипажа, олицетворявшая собой разумное начало.

Вдобавок к плохой непроизвольной памяти Плотников скверно ориентировался в пространстве: чуть отойдя от опушки леса, становился беспомощным, мог заблудиться в трех соснах. Тамара Васильевна же обладала каким-то шестым голубиным чувством — выбирала правильную дорогу даже в незнакомом месте.

Ей и в жизни удавалось находить верные пути, взвешенные решения, убеждающие аргументы, что снискало ей уважение и любовь не только мужа, но и большинства знавших ее людей. Алексей Федорович признавал превосходство жены в том, что принято называть прозой жизни, разделял многие вкусы и привязанности, но… нередко поступал вопреки мудрым советам.