— Не совсем так… — неуверенно возразил Красин. — Но я понимаю, что вы имеете в виду.

— Нас интересует ваше впечатление. Взгляните на случившееся глазами художника-импрессиониста. Повторяю, мне такой взгляд недоступен. Я не доверяю своему чувственному восприятию, предпочитаю фотоаппарат, способный зафиксировать мельчайшую деталь. Здесь же мозаика мазков, игра света и теней, кажущаяся поспешность, нарочитая небрежность, даже незавершенность. Такова прожитая вами жизнь Яковлева, вернее, ее отображение в вашем мозгу. Она — не фотография, а этюд. Но в отличие от меня вы должны были воспринять ее не фрагментарно, не урывочно, а как нечто цельное.

— Так оно и есть… Хотя, когда вы отключили ваши…

— Датчики. — …Мне показалось, что это был сон. Нескончаемый, беспробудный, чуть ли не летаргический. И у меня вырвалась фраза: «Какая долгая ночь!» — Вот как… — в голосе Дарского чувствовалось разочарование. Значит, опыт не удался. Я ведь тоже воспринял это как сон!

— Не спешите с выводами, — возразил Красин. — В том-то и дело, что у меня не было похоже на сон. Просто жизнь, и я — не я, а совершенно другой человек, от младенчества до старости. Но не мог же я на самом деле перевоплотиться, такое бывает лишь во сне. Это первое, что пришло мне в голову по окончании опыта. Машинальная реакция, попытка найти разумное объяснение необъяснимому. Иначе пришлось бы признать себя сумасшедшим!

— Фу… Меня даже в жар ударило, — сказал Дарский с облегчением. — Мы так рассчитывали на вас. И если бы сорвалось…

— Так что это все же было: гипноз, галлюцинация или… как там… экстрасенсорное восприятие? Не перевоплощение же!

— И все-таки вы перевоплотились. Если только не придавать этому слову вульгарный смысл. Простите за каламбур, но перевоплотилась не плоть, а личность. Что же касается экстрасенсорного восприятия… Слово «экстрасенсорный» буквально означает «сверхчувственный». Прежде оно имело мистическую окраску. А сегодня под экстрасенсорным понимают восприятие информации человеческим мозгом непосредственно, минуя органы чувств. Как бы попроще объяснить…

— Ну да, конечно, — с иронией проронил Красин. — Я же человек искусства, мыслящий образами. Со мной нужно говорить как с ребенком. Но, боюсь, человеку науки, в свою очередь, нелегко подбирать метафоры.

— Пристыдили, — улыбнулся Дарский. — Так вот, с электронными вычислительными машинами первых трех поколений общались словно с инопланетянами. Придумали формальные языки — фортран, алгол, алгамс, кобол, аналитик, симскрипт, сириус…

— Довольно, — воскликнул Красин.

— А что вы скажете о языке под названием «стресс»?

— И все это для связи человека с ЭВМ?

— Вот именно.

— И одного языка оказалось недостаточно?

Дарский пригладил всклокоченные седые волосы.

— Помните в «Братьях разбойниках»: «Какая смесь одежд и лиц, племен, наречий, состояний!»? Эти строки можно отнести и к ЭВМ того времени. Появились профессиональные посредники между людьми и компьютерами программисты. Но уже в машинах четвертого и пятого поколений была предпринята успешная попытка диалога между человеком, например, конструктором, и ЭВМ. Человек пользовался клавиатурой пишущей машинки либо специальным электронным карандашом, машина печатала ответ или высвечивала чертеж на экране-дисплее.

— А потом?

— Следующий логический шаг — речевое общение человека с компьютером. И наконец, экстрасенсорное — человеческого мозга с электронным.

— Я знаю, — встрепенулся Красин. — Человек, в которого я перевоплотился…

— Был специалистом по экстрасенсорному общению с компьютером. Оба они на время образовали единую систему, своего рода интеллектуальный тандем. И знаете, не всякому это дано?

— Я… он считал себя неудачником…

Дарский покачал головой.

— Яковлева постигла судьба многих гениев, так и не добившихся прижизненного признания.

— А я и не добивался. Сознавал свою заурядность. Не считал даже, что заслуживаю чего-то большего. В неудачах винил только самого себя.

— Подождите, Виктор, — остановил Дарский. — Вы и не заметили, как снова перевоплотились, заговорили от его лица. Не надо!

— Это непроизвольно… — смущенно пробормотал Красин. — Боюсь, не так просто снова стать самим собой.

— Что вы заладили: «самого себя», «самим собой»! Яковлев и Красин два разных человека, две личности. Пара сеансов обыкновенного гипноза, и все станет на свои места.

— А если я не захочу?

— Утро вечера мудренее, — сказал Дарский. — А сейчас перейдем к сути. Вот датчики. В каждом миллион микроизлучателей и приемников, образующих матрицу. Матрицы — связующие звенья между мозгом и компьютером…

— Все это мне известно не хуже, чем вам, — перебил Красин.

— Каким образом?! — изумился Дарский. — Ах, да… Ведь вы же унаследовали знания Яковлева!

— Отчасти.

— Тогда вам не нужно объяснять, что до сих пор ритм экстрасенсорного общения задавал человек. Ведь раньше считали, что человеческий мозг настолько медлителен, что временной масштаб компьютера ему не осилить. Яковлев, то ли по небрежности, то ли по рассеянности, перепутал порядок соединения матриц. Да еще нарушил правила техники безопасности — остался работать ночью. Один. Утром его нашли мертвым. Так небрежность погубила человека, но родила гениальное открытие.

Красин медленно встал. Лицо налилось бледностью, затем внезапно побагровело.

— Неужели вы ничего не поняли? Вы, ученый! А ведь сами прожили его жизнь, прежде чем поставили опыт на мне! Не поняли… Впрочем, вы же мыслите формулами, эмоции вам недоступны… Яковлев ничего, слышите, ни-че-го не перепутал и не допустил ни малейшей небрежности. Он давно пришел к выводу о существовании параллельного механизма мышления, основанного не на нейронных, а на полиэдральных сетях. Догадка-то висела в воздухе! Чем же еще объяснить существование чудо-счетчиков, мгновенно перемножающих многозначные числа, или людей с фотографической памятью, способных, бросив секундный взгляд, затем воспроизвести страницу цифр?

— Значит, он…

— Все сделал сознательно. Жаль, не рассчитал своих сил: он был уже стар и болен. Предчувствовал, чем это для него кончится, но не желал завершать жизнь неудачником. Вы, Дарский, пытаетесь приписать его открытие случайности. Это значило бы вновь обокрасть Яковлева!

— Ни сном, ни духом! — закричал Дарский. — Но почему вы сразу же по окончании опыта…

— Инерция мышления. Точнее, ее остаточные явления. Яковлев крепнет во мне постепенно. Когда вы отключили датчики, я был ошеломлен. Во мне преобладал Красин. Я еще не мог осознать ту информацию, которой пополнился мой мозг, воспринять опыт и мудрость чужой жизни. Сейчас нас двое. И мы не позволим… Перед человечеством раскрываются немыслимые вчера перспективы. Наследование личности. Наследование знаний. Сверхскоростное экстрасенсорное восприятие. Коллективное мышление…

— Кто вы?! — в замешательстве воскликнул Дарский. — Вы не похожи ни на Яковлева, ни на Красина, какими я их знал. Боже мой, неужели этот злосчастный опыт разрушил вашу психику?

— Успокойтесь, — теперь уже это произнес Красин. — Моя психика не пострадала. Я не утратил ни одной черты своего характера. И вместе с тем, я впрямь изменился. Стал мудрее и богаче. Перевоплощение в Яковлева как бы поверило алгеброй гармонию. Вам, ученым, непросто будет в этом разобраться. Но игра стоит свеч!

— Спасибо, Виктор, — дрогнувшим голосом сказал Дарский.

— Это вам спасибо. Я пережил звездный час, — Красин едва заметно усмехнулся. — А если уж быть точным, звездную минуту. Звездную минуту Яковлева!