Я допустил бы преувеличение, сказав, что лицо Николая Ивановича походило на лик святого. Но оно вызывало в памяти иконы Андрея Рублева, такая доброжелательная открытость была в его строгих чертах.

Видимо, проявленный мною интерес оказался слишком откровенным, потому что Николай Иванович кивнул мне и предложил:

— Подсаживайтесь к нам!

— Извините за нескромность, вы учитель? — спросил я, воспользовавшись его приглашением.

— В некоторой мере, — ответил он с доброй улыбкой. — Но и ученик тоже.

— Не понимаю… — опешил я.

— Каждый человек чему-то учит, и в этом смысле я учитель. И в то же время учится сам, то есть остается всю жизнь учеником. Не так ли?

Рассуждения Николая Ивановича показались мне несколько банальными, и, кажется, он почувствовал это по моему лицу.

— Что же касается профессии… Нет, я не учитель, не педагог. Моя специальность — космоакустика, слыхали о такой?

Я признался в невежестве.

— Не расстраивайтесь, — успокоил Николай Иванович. — Эта наука еще в пеленках!

— Николай Иванович ее основоположник! — вмешалась одна из девушек.

— Перестаньте, Оля! — нахмурился ученый. — Разве дело в этом? — Он снова повернулся ко мне. — Считалось, что упругие волны могут распространяться в газах, жидкостях и твердых телах, но никак не в вакууме. Однако недавние открытия показали, что физическая природа вакуума допускает возможность упругих явлений. Конечно, они проявляются иначе, чем в других средах.

— А почему именно космоакустика?

— Упругие волны и акустические волны, можно сказать, синонимы. А космический вакуум, пожалуй, единственный природный вид вакуума. К тому же практическая область применения… Что это я… Принялся читать лекцию!

— И очень интересную. Продолжайте, готов слушать весь вечер.

— Увольте, — покачал головой Николай Иванович, — я здесь в ином качестве.

— Туризм — ваше хобби? — все еще иронизировал я.

— Хобби… Не люблю этого словечка. Дурное оно, претенциозное.

— Ну, пусть увлечение.

— Даже не увлечение, а отвлечение. В туризме я живу, если так можно выразиться, совсем другую жизнь, задействую резервные клетки мозга, аккумулирую энергию.

— Словом, перезаряжаетесь?

— Вот именно.

— И как часто это вам удается?

— Реже, чем хотелось бы, — вздохнул Николай Иванович. — Раз в год, а то и в два. Но уже полвека.

— Сколько же вам лет? — вырвалось у меня.

Я поймал укоризненный взгляд Оли.

— Простите, я допустил бестактность?

— Нет, что вы. Мне скоро семьдесят.

— Семьдесят?! Не верю!

— И все же это так.

— Какой же вы молодец! — воскликнул я от души.

— Ну, полно вам! — неожиданно смутился Николай Иванович. — И вообще нашли тему для разговора!

Во мне боролись противоречивые чувства: восхищение этим незаурядным человеком и недоверие к нему. И я решил подтолкнуть его на рассказ о столь обожаемых туристами «экстремальных ситуациях». Вот когда он раскроется по-настоящему!

Мою просьбу поддержала вся компания, у девушек прямо глаза разгорелись!

— Да не было у меня никаких экстремальных ситуаций, — смеясь, отбивался Николай Иванович. — У вас превратное представление о туризме!

— Возможно, — не стал возражать я. — Но ведь туризм туризму рознь, это понятно даже мне. Есть туризм развлекательный, а есть…

— Настоящий туризм состоит в преодолении трудностей! — перебила меня Оля, видимо, самая эмоциональная девушка в группе.

— И тоже неверно. Вы, молодежь, видите в туризме внешнюю, показную сторону. А главное-то не в пресловутом преодолении трудностей, хотя их у туристов хватает. И не в изучении новых планет — этим занимаются профессионалы.

— Тогда в чем же? — не выдержал я.

Николай Иванович не спешил с ответом, словно подбирая в уме наиболее точные и доходчивые слова. Потом едва слышно проговорил:

— В душевном общении. В познании самого сложного, что только есть во Вселенной, — человека.

— Зачем же вы летите на Дзету? — с притворным простодушием спросил я.

— Вы хотите сказать, что там не люди, а упсеки?

— Допустим.

— Ну, друг мой, не знаю, что вам и сказать… Я не вижу разницы между людьми и упсеками. Для меня любое существо, наделенное высшим разумом, — человек. А уж как оно выглядит, вопрос второстепенный.

— А если разум злой?

— Я говорю о высшем разуме, а он не может быть злым.

Мне стало не по себе.

— Я вас смутил, — сказал Николай Иванович, пристально глядя на меня. Это хорошо. Нет, вы даже не представляете, как это хорошо. Так вас интересуют экстремальные ситуации? Пусть будет по-вашему. Расскажу об одной такой ситуации. Хотя ее правильнее было бы назвать не экстремальной, а парадоксальной. Да-да, именно парадоксальной. Боюсь вас разочаровать, только оказался в ней не я, а совсем другой… человек. Впрочем, какая разница? Ну, желаете послушать?

Он замолчал, и довольно надолго, однако никто из нас не решился его поторопить.

— До сих пор не знаю, — тряхнул он головой, — радоваться, что это произошло не со мной или… завидовать…

— Николай Иванович, миленький, вы нас заинтриговали, — взмолилась Оля. — Рассказывайте же!

— Ну да, конечно. Просто вспомнил, и сердце защемило… Да сядьте вы, сейчас пройдет. Так вот… Лет двадцать назад занесло меня в самое, можно сказать, захолустье — между Скорпионом, Стрельцом и Змееносцем. Там разделившийся на два русла Млечный Путь наиболее широк — верный признак, что к этой его части мы ближе всего.

Я очутился на Апфе — планете, мало известной в то время. Впрочем, я давно собирался там побывать. Дело в том, что Апфа во многом похожа на Землю и, соответственно, апфийцы — на землян. Правда, их уровень развития пока еще невысок, зато интеллект… Боюсь, тут мы им уступаем…

Тогда уже вовсю использовали анизотропию пространства, и пространственно-временной переход с Земли на Апфу, несмотря на ряд фазовых ограничений, был вполне доступен, даже для таких туристов, как я.

— Для кого же еще! — воскликнула Оля, но на нее зашикали, и она смущенно умолкла.

— Не буду подробно говорить о ландшафтах Апфы, с ними легко познакомиться, запросив любой банк информации, — Николай Иванович взглянул на меня с едва уловимой усмешкой, словно распознал мои мысли. — Скажу только, что места, где я побывал, чем-то напоминают наш Памир. А сами апфийцы… Если вы встречали горных таджиков, именно горных, а не равнинных, — кстати, они называют себя памирцами, точно это особая национальность, — то можете представить себе апфийцев: стройные, гордого и несколько аскетического вида люди с чеканной красоты лицами, только не смуглыми, а словно впитавшими в себя призрачную голубизну лунного света. Их отличают врожденное достоинство и ни с чем не сравнимое гостеприимство. Я был на Апфе трижды, с годичными перерывами. Первый раз меня встретили как доброго знакомого, второй — как друга и третий — как близкого родственника.

— Мне приходилось бывать на Памире, — не выдержал я. — И там действительно…

— Тем лучше, — не дал мне договорить Николай Иванович. Казалось, он боится потерять нить повествования. — Так вот, я останавливался в одной семье. Знаете, у апфийцев странные и для нас неудобопроизносимые имена. Поэтому продолжу параллель и воспользуюсь именами памирцев. Назову своих друзей ну хотя бы…

— Сафарбековыми, — подсказал я, вспомнив семью таджиков, принимавшую меня в высокогорном селе Чартем.

— Отлично. Вы, конечно, догадываетесь, что разговаривать приходилось с помощью лингвисторов. Только один из трех братьев Сафарбековых…

— Асалбек!

— …Асалбек, говорил по-русски, с очень необычным, мягким акцентом.

— По-русски? Апфиец?

— Наберитесь терпения, друг мой. Так вот… Отца у них не было: и в апфийских семьях случаются драмы. Семью возглавляла мать — женщина лет пятидесяти, разумеется, по земным меркам, красивая непривычной для нашего глаза яркой, пугающей красотой. Когда я сказал об этом Асалбеку, тот поразился: «Красавица? Да она же старуха!»