– Вот уж что правда, то правда.

– Вы уверены, что с вами все в порядке, сестренка?

– Да, все в полном порядке. Единственное, что меня волнует, так это то, что я чувствую себя одураченной.

Он наморщил лоб.

– Одураченной? Вот уж неподходящее слово!

– Очень даже подходящее. Вы знали, что я отвела Майкла к себе в корпус, или это, так сказать, выстрел наугад?

– Простая логика. Куда еще вы могли девать его? Я еще вчера понял, что утром вы, скорее всего, не захотите передавать Льюса в руки начальства или полиции. А значит, вы не станете возбуждать всеобщего любопытства, поместив Майкла в другое отделение, например.

– Вы очень проницательны, Нейл.

– А вы даже представить себе не можете, насколько я проницателен.

Ей не хотелось отвечать, и она отвернулась и посмотрела в окно.

– Ну-ка, давайте по сигарете, – сказал он, не в силах совладать с жалостью, но и испытывая при этом горечь, потому что ему хотелось говорить о тех вещах, о которых она не позволит ему сказать.

Она снова повернулась к нему.

– Нельзя, Нейл. Старшая появится в любую секунду. Сейчас полковник уже точно доложил ей, начальству и в полицию, и она рвется сюда, закусив удила. Для нее чем сильнее попахивает ситуация, тем ей лучше, особенно если сама она в ней не замешана. Для нее это как детектив – проглотит и не подавится.

– А если я закурю сигарету, а вы потихоньку затянетесь разок-другой? Вам нужно что-нибудь покрепче, чем чай.

– Нейл Паркинсон, если вы посмеете упомянуть при мне о виски, я посажу вас под арест в вашей комнате на месяц! А без сигареты я обойдусь, честное слово. Я должна сохранять свою респектабельность, насколько это возможно, а не то старшая выгонит меня с треском из славных рядов. Она учует запах табака.

– Ну, по крайней мере полковник как источник спиртного воистину попался в собственный капкан.

– А вы напомнили мне о двух вещах, Нейл. Первое, я буду вам крайне признательна, если никто из вас ни слова не скажет о виски. И второе. Возьмите этот стакан с собой в палату и выпейте все по столовой ложке. Это снимает синдром похмелья.

Он ухмыльнулся.

– Вот за это я готов расцеловать ваши ручки и ножки.

В этот момент в кабинет сестры Лэнгтри ворвалась старшая сестра, ноздри ее раздувались, как у ищейки. Нейл мгновенно исчез, сделав по пути нечто вроде реверанса и оставив сестру Лэнгтри наедине с начальством.

Приход старшей сестры ознаменовал собой качественно новый уровень, на который переходили теперь события этого утомительного дня. Она привела с собой начальство – полковника из штаба, невысокого человечка с мягкими манерами, для которого госпиталь и все, что с ним связано, существовали лишь в абстрактной форме, и поэтому при непосредственном контакте с живыми людьми он чувствовал себя крайне беспомощным. На нем, как на командующем Базой номер пятнадцать, лежала ответственность за расследование, потому после беглого осмотра душевой он позвонил в штаб и затребовал услуги особого отдела. Обремененный многочисленными заботами, полковник едва ли мог заинтересоваться этим делом, которое столь очевидно являлось стопроцентным самоубийством, пусть даже и с крайне неприятным оттенком. Так что он передал техническое выполнение всех деталей расследования интенданту Базы номер пятнадцать, высокому, дружелюбно настроенному молодому человеку с умным лицом по имени Джон Пенниквик. И таким образом, сняв с себя нелегкое бремя весьма неприятных забот, он удалился, чтобы заняться своими делами – ему предстояло провести ликвидацию всего госпиталя.

Капитан Пенниквик был занят ничуть не меньше, чем полковник, но он к тому же еще был очень деятельный и расторопный работник, так что когда из генштаба прибыл сержант особого отдела, капитан смог проинформировать его об этом деле во всех подробностях.

– Я встречусь и поговорю со всеми, с кем вы сочтете нужным, – сказал он, поглядывая из-под очков на сержанта Уоткина, которого считал человеком разумным, наблюдательным и приятным в обращении. – Однако теперь все эти птенчики целиком на вас. Ну, естественно, если окажется, что птенчики на самом деле – стервятники, что ж, тогда кричите во всю глотку, и я сразу же прибегу.

Походив минут десять по душевой вместе с майором – патологоанатомом Базы номер пятнадцать, сержант Уоткин направился к отделению «Икс», тщательно все осматривая и не упуская из виду ни одной, самой мелкой детали. Дойдя до ступенек, он покружил вокруг корпуса, а затем поднялся по деревянному настилу ко входу. Сестра Лэнгтри хотя и не была на этот раз у себя в кабинете, но сигнальное звяканье занавески донеслось до нее, и она поспешила навстречу.

«Ловкая штучка, – подумал с удовольствием сержант, – и смотри-ка, офицер!»

Ему не составило особого труда отдать ей честь.

– Привет, сержант, – сказала она, улыбаясь.

– Сестра Лэнгтри? – уточнил он, приподнимая шляпу.

– Да.

– Я из особого отдела штаба дивизии, прибыл для расследования обстоятельств смерти сержанта Даггетта. Моя фамилия Уоткин, – медленно, почти сонно произнес он.

Однако на самом деле ни о какой сонливости не могло быть и речи. Он отклонил ее предложение выпить чаю – раз уж они расположились у нее в кабинете, – и сразу же приступил к делу.

– Мне нужно будет встретиться с вашими подопечными, сестра, но сначала, если не возражаете, я хотел бы задать вам несколько вопросов.

– Прошу вас, – спокойно сказала она.

– Что касается бритвы. Это была его собственная?

– Да, я уверена, что это его. Такими бритвами пользуются и другие, но, насколько я знаю, только у Льюса бритва была с ручкой из черного дерева. – Она решила разговаривать с ним вполне откровенно и тем самым дать ему понять, что она – хозяйка положения. – Но вы, сержант, разумеется, не сомневаетесь, что это самоубийство? Я видела, как Льюс держал бритву. Пальцы сжаты именно так, как сжимала бы бритву живая рука, и, кроме того, кисть и рука покрыты сплошь запекшейся кровью. Так могло быть только в том случае, если он сам нанес себе те порезы, которые я видела. Сколько их оказалось?

– Собственно говоря, только три. Хотя, чтобы по-быстрому прикончить себя, ему хватило бы и одного. Так что два были лишними.

– А что говорит патологоанатом? Вы привели кого-нибудь с собой или пользуетесь услугами майора Мензиеса?

Сержант Уоткин засмеялся.

– А что, если я тут вздремну немного на какой-нибудь свободной койке, а вы пока проведете расследование, а?

На ее лице появилось выражение чрезвычайной скромности, смирения и какой-то странной детскости.

– О господи, я, наверное, говорю как начальник, правда? Простите меня, пожалуйста, сержант! Я просто увлеклась.

– Ничего страшного, сестра, спрашивайте на здоровье. Мне это очень льстит. Ну а если серьезно, то я почти не сомневаюсь, что это было самоубийство, и вы совершенно правы в том, что касается положения бритвы в руке умершего. Для майора Мензиеса очевидно, что сержант Даггетт нанес себе раны сам. Я только поспрашиваю ваших больных о бритве, и если все их рассказы совпадут, то, думаю, все закончится очень быстро.

Сестра Лэнгтри вздохнула с огромным облегчением и очаровательно улыбнулась ему.

– Ох, как же я рада! Я знаю, все думают, что больные с душевными расстройствами на многое способны, но, по правде говоря, мои мужчины совершенно ручные. Только один сержант Даггетт и был буйным.

Он с любопытством посмотрел на нее.

– Они все солдаты, не так ли, сестра?

– Да, конечно.

– И большинство из них, я уверен, с передовой, иначе бы речь не шла о тропических психозах. Простите, но я вынужден не согласиться с вами, сестра. Ваши мужчины не могут быть ручными.

После этого замечания ей стало ясно, что расследование будет настолько тщательным, насколько сержант сочтет нужным. Так что теперь все будет зависеть от того, действительно ли он считает, что Льюс покончил с собой.