– Мне кажется, что из всех вас я меньше всего гожусь, чтобы судить об этом. Так что спрошу-ка я Наггета. Ты как думаешь?

– Я не согласен! – горячо возразил Наггет. – Если бы мы надоели сестренке, я узнал бы первый.

– Не надоели, а устала! Это разные вещи, – терпеливо принялся объяснять Нейл. – Разве мы все не устали? Так почему же она должна быть другой? Или вы, может быть, думаете, что, проснувшись поутру, она спрыгивает с кровати и распевает от радости, что вот-вот встретится с нами в палате? Послушай, Майкл, выскажись. Я хочу знать твое мнение, а не Наггета или кого-нибудь другого. Ты здесь недавно, не так глубоко завяз и способен видеть все так, как оно есть на самом деле. Как ты считаешь, она хочет еще быть с нами?

– Не знаю, говорю тебе! Спроси у Бена, – упирался Майкл, глядя Нейлу прямо в глаза. – Ты попал пальцем в небо, приятель.

– Сестра Лэнгтри – слишком прекрасная женщина, чтобы устать от нас, – произнес Бенедикт.

– Она разочарована, – заявил Льюс.

Мэтт фыркнул.

– Ну, вообще-то в «Иксе» нетрудно разочароваться, – заметил он.

– Да я не об этом, крот ты безглазый! Я что хочу сказать: она ведь женщина? Так? А у нее никого нет, вот так-то!

От них, казалось, исходили волны отвращения, но Льюс только ухмылялся, как будто получил большое удовольствие.

– Знаешь, Льюс, ты до того низкий, что тебе пришлось бы подставить лестницу, чтобы дотянуться до змеиного брюха, – высказался Наггет. – Меня от тебя рвет.

– Да ты назови, от чего тебя не рвет, – огрызнулся Льюс.

– Смирись, Льюс, – мягко вмешался Бенедикт. – Тебе нужно стать очень смиренным. Все люди должны научиться смирению, прежде чем смерть настигнет их, а никто из нас не знает, когда это произойдет. Может быть, мы умрем завтра, а может – через пятьдесят лет.

– Заткнись со своими проповедями, ты, цапля, – взвился Льюс. – Если ты и дальше так будешь продолжать, через неделю, после того как уедешь отсюда, окажешься в психушке.

– Ты этого не увидишь, – сказал Бен.

– Да уж клянусь! Я буду слишком занят своей славой.

– Только не за мой счет, – передернулся Мэтт. – Я и гроша не дам, чтобы посмотреть, как ты писаешь.

Льюс радостно загоготал.

– Ух, если ты сможешь увидеть, как я писаю, я сам дам тебе этот чертов грош!

– Нейл абсолютно прав! – раздался вдруг голос Майкла.

Пререкания медленно затихли; все повернулись к нему с любопытством, потому что впервые слышали, чтобы он так заговорил – с гневом, страстью, как обладающий властью.

– Еще бы она не устала, и можно ли ее за это винить? Каждый день одно и то же: Льюс наскакивает на всех, и все тут же наскакивают на Льюса. Какого черта вы не можете оставить друг друга в покое и ее тоже? Что бы с ней ни происходило, это ее личное дело, а не ваше! Если бы она захотела, чтобы вы имели к этому отношение, она бы так и сказала. Оставьте ее в покое! От вас спиться можно! – Он поднялся на ноги. – Бен, пойдем в воду. Смоем с себя грязь. Во всяком случае, я попытаюсь, хотя все дерьмо, которое тут налетело, нужно неделю отмывать, не меньше.

«Наконец-то в броне появилась крошечная трещинка, – подумал Нейл без особого воодушевления, глядя, как Майкл и Бенедикт побрели в сторону моря. Спина Майкла выглядела такой прямой. – Все-таки он небезразличен к ней, черт побери! Теперь все дело в том, знает ли она об этом? Сомневаюсь. И постараюсь, насколько это от меня зависит, чтобы так оно и оставалось».

– Первый раз вижу, как ты вышел из себя, – сказал Бенедикт, входя вместе с Майклом в море.

Майкл остановился по пояс в воде и внимательно посмотрел на темное от тревоги, истощенное лицо. Он и сам сейчас не мог скрыть беспокойства.

– Зря я это сделал, – признался он. – Болтать сгоряча – хуже некуда, да и глупо ужасно. Я вообще-то не вспыльчивый, поэтому терпеть не могу, когда меня вынуждают вот так себя вести. Это же совершенно бесполезно! Поэтому я и ушел от них. Если бы я остался, я совсем бы дурака свалял.

– Ты же такой сильный, ты всегда можешь преодолеть искушение, – с сожалением произнес Бенедикт. – Жаль, что я не такой!

– Брось, приятель, ты самый лучший из всех нас, – ласково сказал Майкл.

– Ты правда так думаешь, Майкл? Я очень стараюсь, но это так трудно. Я слишком много потерял.

– Ты себя потерял, Бен, а больше ничего. Все здесь, у тебя в душе, ждет, когда ты найдешь дорогу к себе.

– Во всем виновата война. Она сделала из меня убийцу. Но все-таки я знаю, что это только предлог. На самом деле война ни при чем. Это я сам. Просто я не оказался достаточно сильным, чтобы пройти испытание, которое мне послал Бог.

– Нет, это война, – возразил Майкл, перебирая руками в воде. – Мы все затронуты, не только ты один. Потому мы в «Иксе» и оказались. Если бы не война, ничего бы с нами не случилось. Некоторые считают, что война, мол, это естественно для людей, но мне так не кажется. Не знаю, может быть, когда речь идет о нации, это и естественно, или же для тех пожилых джентльменов, которые ее затевают, но для мужчин, которые должны сражаться и погибать, нет вещи более противоестественной, чем война.

– Но ведь Бог все устраивает, – сказал Бенедикт, погружаясь в воду по шею, а затем опять всплывая. – Значит, это естественно. Бог послал меня на войну. Я сам не записывался, потому что не знал, как мне быть, и молился, и Бог велел мне подождать. Если бы он считал, что мне нужно испытание, Он бы послал меня. И он так сделал. Так что все естественно.

– Так же, как рождение или брак, – скривив губы, произнес Майкл.

– А ты собираешься жениться? – спросил Бенедикт, вздернув голову, как будто боялся пропустить ответ.

Майкл думал об этом, думал о сестре Лэнгтри, такой воспитанной, образованной. Она благородная женщина, офицер высокого звания. Принадлежит к тому классу, с которым ему почти не доводилось сталкиваться перед войной и к которому он не захотел присоединяться во время войны, хотя возможность у него была.

– Нет, – серьезно ответил он. – Не думаю, что у меня осталось что-то, что я мог бы предложить. Я уже просто не тот, каким был раньше. Возможно, я слишком многое о себе понял. Мне кажется, чтобы жить с женщиной и воспитывать детей, человек должен сохранить какие-то иллюзии насчет себя, а у меня их больше нет. Я был там и прошел весь путь обратно, но теперь я оказался там, где не мог оказаться, не будь войны. Ведь это же имеет значение, правда?

– Да, конечно! – пылко подтвердил Бенедикт, просто чтобы доставить удовольствие другу. На самом деле он ничего не понял.

– Я убивал людей. Даже пытался убить соотечественника. Прежние лозунги уже не действуют, как раньше. Да это и невозможно. Я поливал огнем из гранатометов целые поля человеческих останков, потому что невозможно было их собрать, чтобы прилично похоронить. Мне приходилось разыскивать опознавательные значки в месиве из крови и внутренностей глубиной в несколько дюймов – такого не увидишь ни на одной скотобойне. Мне было так страшно, что казалось, я не смогу больше сдвинуться с места. И плакал я тоже немало. И пройдя через все это, как я могу воспитывать сына? Да ни за что, даже если я буду последним из живущих на земле мужчин.

– Это наша вина, – сказал Бенедикт.

– Нет, это наше горе, – ответил Майкл.

Когда сестра Лэнгтри вошла в сестринскую, там уже почти никого не осталось, потому что время было около пяти и сестры давно уже начали расходиться. Это была большая просторная комната с огромными створчатыми дверями по обе стороны, которые вели на веранду. Все окна были затянуты сеткой – роскошь просто неслыханная – и то же самое в столовой. Каков бы ни был тот неизвестный военный проектировщик, который занимался обстановкой, он, должно быть, очень хорошо относился к сестрам. На легких плетеных диванах лежали мягкие подушки, обитые дешевой тканью, но расцветка была выбрана с явным желанием украсить комнату. И хотя узоры давно уже потемнели под действием плесени, а частые стирки почти совсем обесцветили их, все это не имело значения. Общее впечатление не страдало, и комната оставалась большой и веселой и оказывала на сестер соответствующее воздействие.