Он никогда не расставался со старым замусоленным медицинским справочником, который стянул где-то еще до прихода в отделение «Икс», и знал его наизусть. Надо сказать, он все там понимал. Сегодня вечером она, как обычно, ласково поговорила с ним, очень ему сочувствовала, позволила развернуть настоящее обсуждение по поводу совокупности главных симптомов его болезни, согласилась, что совершенно необходимо очистить кишечник, дала обезболивающее и разные мази и во всем послушно следовала его указаниям, которые он сам давал ей по поводу своего лечения. Если он и подозревал, что большая часть таблеток, микстур и уколов были плацебо, он ничего ей не говорил. Да, сущий ребенок!
Следующей была кровать Мэтта. Он тоже спал. Приглушенный красный свет ее фонарика упал на плотно закрытые веки, мягко освещая скупое достоинство черт его лица. Она переживала за него, потому что ничего не могла сделать для него и с ним. Перегородка, установившаяся между мозгом и глазами, не поднималась, и связь по-прежнему оставалась разорванной. Она пыталась убедить его, что надо взять за горло Чинстрэпа и заставить его проводить еженедельные осмотры в неврологическом отделении, но Мэтт отказался. Если что-то действительно есть, сказал он, все равно его уже ничто не спасет, а если слепота и в самом деле воображаемая, как они думают, тогда зачем вообще беспокоить людей? На тумбочке у него стояла фотография женщины лет тридцати двух – тридцати трех. Волосы ее были красиво уложены поверх накладки в лучших традициях Голливуда. Она была в темном платье с круглым белым воротничком. Вокруг нее, как украшения, расположились три девочки, тоже в таких же белых воротничках, а на коленях сидела четвертая, совсем маленькая, еще, наверно, не умеет ходить. Как странно, что только у него, который не мог или не хотел видеть, была фотография близких ему людей и он дорожил ею как сокровищем. Хотя, впрочем, за время своей работы в отделении «Икс» она заметила, что отсутствие фотографии близких или самих близких было обычным делом для этих больных по сравнению со всеми остальными.
Спящий Бенедикт был неузнаваем. Днем он был спокоен, тих, сдержан, отчужден. Во сне он метался в кровати, переворачивался с боку на бок, скулил и подвывал так, что не мог даже как следует отдохнуть за ночь. Из всех он доставлял ей больше всего тревог: это было какое-то самопожирание, которое она не могла ни остановить, ни бороться с ним. Ей не удавалось достучаться до него, и не потому что он враждебно к ней относился – этого не было никогда, – просто он, казалось, вообще не слушал ее, а если слушал, то как будто не понимал. Она догадывалась, что у него были мучительные сексуальные проблемы, и как-то раз она решила проверить свои предположения. Она спросила, была ли у него девушка, и в ответ получила отрывистое «нет». Тогда она поинтересовалась почему, объясняя, что имела в виду не постель, а просто кого-то, кого он знал и с кем дружил, а может быть, хотел бы жениться. Бенедикт тогда просто посмотрел на нее, и на лице его появилась гримаса глубокого отвращения.
– Все девки грязные, – бросил он и больше ничего уже не говорил.
Да, он очень тревожил ее по этой причине и по многим другим.
Прежде чем подойти к Майклу, она поправила ширмы вокруг стола, потому что они стояли слишком близко к его кровати, и ему будет неудобно вставать, если вдруг понадобится. Сложив ширмы наподобие веера, она сдвинула их к стене. В этой кровати давно уже никто не спал – из-за того, что она стояла около окна, и на нее всегда падал свет.
Ей очень понравилось, что Майкл не стал надевать верх от пижамы. Так разумно в этой влажной жаре! А вот с Мэттом и Наггетом дело обстояло хуже. Ей никак не удавалось убедить их обойтись без застегнутых наглухо пижам. Может быть, это потому, что оба были слишком подавлены женщинами, – женой, матерью, – внушившими им свои понятия о приличиях цивилизованного мира?
Майкл лежал лицом к окну, повернувшись спиной к палате. Судя по всему, свет, падающий из окна, совершенно ему не мешал. Значит, не будет возражать против своей кровати. Чтобы увидеть его, ей нужно было обойти вокруг и встать со стороны окна, но мысль о том, что она будет смотреть в лицо спящему, была ей как-то неприятна, и она осталась на своем месте. Мягкий свет скользил по его спине и плечу и заискрился на серебряной цепочке, на которой висели две бирки унылого серого цвета, вырезанные из прессованного картона – его опознавательные знаки. Одна свисала внизу, другая отскочила назад и лежала на подушке за его спиной. По этим карточкам его опознают, если найдут кусок его тела с этими бирками; одну оторвут и вместе с вещами отошлют родным, а с оставшейся похоронят… Только теперь этого уже не произойдет, сказала она себе. Война окончена. Ничего такого уже не может случиться.
Тогда, днем, он смотрел на нее так, будто не в состоянии был воспринимать ее всерьез, будто считал, что она вышла за рамки своего естественного предназначения и занялась чем-то совершенно несвойственным ее роли. Не столько «давай-давай, девочка, развлекайся», сколько «давай-давай, возись с этими уродцами, они без тебя не обойдутся. Я-то не собираюсь». Вид у него был такой, будто он стукнулся лбом о кирпичную стену. Или столкнулся с какой-то неведомой ему силой. Остальные тоже это почувствовали и поняли, что Майкл не имеет никакого отношения к отделению «Икс» как таковому.
Сестра Лэнгтри стояла у кровати Майкла, освещая фонариком его затылок, гораздо дольше, чем ей показалось. Левая рука ее потянулась к сетке, чтобы разгладить складки и морщины.
Внезапно она уловила какое-то легкое движение. Она подняла глаза и, поскольку ширмы, отгораживающие стол, были сдвинуты, увидела кровать Льюса у противоположной стены и самого его, сидящего на краешке. Совершенно голый, он одну ногу поднял к подбородку и, обхватив ее руками, наблюдал, как она смотрит на Майкла. Ощущение было самое неприятное: как будто он застал ее за неприличными действиями, которые она совершала исподтишка. К счастью, в палате было темно, и он не мог видеть, как она вспыхнула.
Они смотрели друг на друга очень долго, она и Льюс, как противники, которым предстоит жестокая борьба и они на расстоянии пытаются взвесить силы друг друга. Затем Льюс прервал эту молчаливую дуэль, руки его разжались, и он опустил ногу вниз и издевательски помахал ей из своего угла, после чего отдернул сетку и исчез. Стараясь двигаться со своим обычным спокойствием, она подошла к его кровати и наклонилась, чтобы подоткнуть сетку поглубже под матрас. При этом она изо всех сил заставляла себя не смотреть даже близко в сторону его лица.
К Нейлу она, как правило, не заходила, разве что он попросил бы ее об этом, но он никогда этого не делал. Оказавшись один в своем убежище, он был полностью предоставлен самому себе, и она не вмешивалась в его существование. Это было все, что она могла сделать для него, бедняги.
Все было в порядке. Сестра Лэнгтри зашла в кабинет, чтобы переобуться в ботинки и гетры, и нахлобучила шляпу на голову. Затем она нагнулась за своей корзинкой и бросила туда две пары носков, которые выудила из вещевого мешка Майкла, потому что их необходимо было срочно заштопать. Затем беззвучно проскользнула мимо занавески к входной двери и вышла наружу. Луч фонарика, уже не закрытый ее пальцами, осветил ей путь через лагерь. Половина одиннадцатого. К одиннадцати она успеет принять ванну и приготовиться ко сну, а в полдвенадцатого уже будет спать крепким сном, который ничто не прервет целых шесть часов.
Мужчины отделения «Икс» на самом деле не оставались без присмотра всю ночь. Как и в каждой хорошей медсестре, в ней действовал внутренний будильник, который будил ее в случае, если что-то было не так, и тогда она посреди ночи вставала и шла в отделение посмотреть, что происходит. И если действительно что-то происходило, она сообщала об этом дежурной сестре, которая в этом случае уделяла особое внимание отделению «Икс» во время обхода. Собственно, дежурная сестра заходила в отделение без особого предупреждения сестры Лэнгтри. Ну а на крайний случай наготове был телефон. Но с тех пор, как последний раз ночью случилось что-то серьезное, прошло уже три месяца, так что сестра Лэнгтри была уверена, что никто не потревожит ее сон.
