Тем временем на Людей навалились новые горести. На засыпанной снегом Земле стояли такие безжалостные холода, что птицы, не спрятавшиеся в ирий, мёртвыми падали с деревьев в лесу. Дикое зверьё приходило к домам, просилось погреться. Сказывают, кузнец Кий первым додумался задобрить неумолимый мороз угощением, откупиться едой. Велел юной жене наварить горшочек ячменной кутьи – сладкой каши на меду, с сушёными ягодами – и выставил его за порог со словами:

– Мороз, мороз! Иди кутью есть! Не морозь ни меня, ни моих коров, овечек да свинок…

И вскоре было замечено – тех, кто не скупился на угощение, мороз обходил. Зато Железные Горы, доселе чуть видимые под Месяцем вдалеке, стали как будто приближаться, расти. И догадались Люди: это слой за слоем, пласт за пластом прибывал на них лёд. Совсем гибель, если и дальше вширь расползётся, до края Землю заляжет…

Только злая Морана и этакой казнью была ещё недовольна. Уж очень ей не терпелось совсем извести на Земле живое дыхание: мыслимо ли дождаться, пока достигнет краёв Земли, доползёт к Океан-морю медленный лёд! Сварила она вонючее варево, бросила в него крысиный помёт, плюнула, произнесла заклинание – сгустился серый пар над грязным котлом, ступила на пол пещеры Моровая Дева в белых смертных одеждах, тощая и голодная, с длинными распущенными волосами. А в правой руке у неё был скорбный платок, каким покрывают невест: чермный, цвета спёкшейся крови.

– Ходи меж Людьми, – приказала ей мерзкая ведьма. – Повевай, помавай своим платом на север, на юг, на запад и на восток! И чтобы некому было хоронить умерших там, где ты пройдёшь!

Стремительной тенью изникла из-за Железных Гор посланница Смерти… Начала незримо похаживать, опустошая селения. Не щадила ни дряхлого старца, ни новорожденного в колыбели. Лишь собакам, кошкам и петухам дано было видеть жуткую гостью. Петухи поднимали отчаянный переполох, кошки прятались по углам, а собаки с яростным лаем бросались на что-то невидимое. И порой Люди успевали сообразить, что к чему. Тогда бабы и девки нагими шли на мороз, впрягались в соху и заступали Смерти дорогу: опахивали своё место, очерчивали в снегу борозду – замкнутый круг. Переступить эту черту Моровая Дева не смела и удалялась разгневанная, мстила кому придётся: обрывала пышные хвосты петухам, лишала голоса псов…

Кое-где от отчаяния начали приносить жертвы Моране. Чертили на испоганенной Земле её образ, устраивали плетень, наполняли его подношениями. Бывало, убивали там и Людей…

Но даже и Смерти знакома усталость. Надоело Моровой Деве мерить своими ногами широкую и враждебную Землю, надумала она взобраться на плечи человеку. И надо же было случиться, чтобы попался ей навстречу брат Кия, возвращавшийся с городского торга домой.

– Слышал ли ты о напасти, от которой все умирают? – приняв зримый облик, спросила его Моровая Дева. – Вот это я и есть. Будешь теперь носить меня на себе, да смотри, не вздумай миновать хоть чью-нибудь избу! А будешь верно служить, так и быть, тебя пощажу.

Попадись ей сам Кий, верно, кто-то из них не сошёл бы с того несчастного места. Брат кузнеца оказался духом похлипче: покорно подставил ей спину, и Моровая Дева обвила костлявыми пальцами его шею, так что охватил всё тело мороз… И побрёл горемыка прежней дорогой, боясь оглянуться через плечо. Легче лёгкого пуха была его ноша, но если по совести – с песнями вскинул бы брат кузнеца на плечи стопудовый мешок и до дому нёс не споткнувшись!

Шли они мимо двора, где праздновали рождение первенца: раздавался смех, долетал вкусный запах еды. Но Моровая Дева взмахнула чермным платком, и немедля всё изменилось – послышался плач, вскоре замолк, а потом и дымок над крышей пропал… Мало ноги не отнялись у Киева брата, но делать нечего – шёл.

Дальше, дальше вела их искрившаяся в лунном свете дорога, и вот наконец впереди зазвучала знакомая размеренная песня молота и наковальни, повеял дымок родного огня. Там ожидали путника братья и старая мать, молодая жена и малые дети. Как он явится к ним со своей чудовищной спутницей, как выдаст ей на расправу самых любимых?..

Невзвидел тут свету брат кузнеца! Страшным словом проклял своё слабодушие, да и себя самого! Что было мочи стиснул крепкими пальцами мёртвые костлявые руки на своей шее – и с криком бросился с дороги прочь, на речной лёд, туда, где дышала, курилась морозным паром чёрная полынья…

Кий узнал голос брата и выбежал на подмогу, но поздно. Успел увидеть только круги, расходившиеся в полынье – глубока и быстра была в том месте река… И вот что ещё увидел кузнец: серую тень, изникшую из воды. Она показалась ему похожей на тощую высокую женщину с длинными неприбранными волосами. Эта женщина как будто с испугом оглянулась на полынью, поглотившую смелого человека… потом взвилась высоко в непроглядное небо – и стрелой полетела к Железным Горам!

Тогда Кий понял, что произошло. Опустился на колени в снег и заплакал…

Так и не удалось Владычице Смерти второй раз послать Моровую Деву на промысел. А жалко: ведь трёх шагов не дошла нерадивая до ненавистного Кузнецова гнезда. Правду молвить, нутром чувствовала Морана – пока стучит его молот, стучит сердце рода людского. И, значит, нечему радоваться, хотя бы Весна и Солнце непробудно спали во льду, а Бог Грозы принимал нелёгкие муки, лишённый сердца и глаз, закованный в семьдесят семь холодных цепей, и внука Неба готовили Змеевне в женихи…

– Сама пойду! – сказала Морана. – Избуду, истреблю кузнеца!

И спустя недолгое время всё ближе и ближе к Киеву дому стало случаться новое страшное диво. Ночами – а ночью теперь почиталось время, когда заходил Месяц, – под двери изб просовывалась рука и начинала махать всё тем же смертным платком, и поутру в том доме уже некому было встать, подоить мычащих коров.

Кий без устали ковал железные обереги-засовы, раздавал уцелевшим соседям. Свою семью и прибившихся сирот закрывал на ночь в кузне, памятуя, что туда вход нежити и нечисти был крепко заказан. А сам, попрощавшись на всякий случай с юной женой, брал верный молот и усаживался в засаду в опустевшей избе, у незапертой двери. Сидел тише мыши, только щипал себя безо всякой жалости, чтобы не заснуть.

И вот однажды дождался. Услышал, как заскрипел снег, а потом жалобно охнули стены. Заскреблись под дверью острые когти… и наконец показалась из неприметной щели жуткая скрюченная рука, держащая угол платка!

В тот же миг Кий с лязгом вдвинул тяжёлый железный засов, намертво её прищемив. Схватил молот и принялся крушить со всей силой и яростью:

– Это тебе за брата! А это за Даждьбога Сварожича, за трижды светлое Солнце! А это за моего побратима, Бога Грозы!

Впрочем, сказывают, он собственного голоса почти не слыхал, такой вой подняла за дверью Морана. С дубинами, с факелами начали сбегаться соседи: какая беда случилась у кузнеца, не надобно ли помочь? Те, что подоспели проворней других, успели заметить отвратительную тень, корчившуюся на снегу у крыльца. Железный засов держал Владычицу Смерти, как в мышеловке, может, тут в самом деле настал бы ей справедливый конец… но при виде близящихся огней злая ведьма собрала последние силы, с крысиным визгом рванулась – и упала крепкая дверь, раскатились бревенчатые стены, обрушилась старая крыша Киева дома. Не помня себя взвилась злая Морана в кромешные небеса, и визгливый вой её стих за Железными Горами, в глубине тёмных пещер. Но Людям было не до неё: кинулись спасать кузнеца. Еле-еле вытащили его из-под загоревшихся брёвен, вкупе с молотом, зажатым в ладони. Отнесли в ближайшую избу, и молоденькая кузнечиха приникла ухом к груди: жив ли?..

Соседи потом говорили, будто Огонь дал им невозбранно вытащить Кия и только тогда уже разошёлся вовсю. Никто и не думал тушить этот пожар, как не тушат пожара, причинённого молнией. Пусть рыжекудрый Сварожич на свой лад вычистит место, где побывала Морана, мало ли, какая скверна там зацепилась!