– Я видел! – крикнул Месяц Богу Грозы. – Я видел, как Солнце ушло за Железные Горы и больше не восходило!
…Говорят, Перун тогда поднял свою золотую секиру и молвил ей так:
– Не для сражений ты была выкована… Думал я, будешь ты век возжигать весёлую жизнь. Не подведёшь меня, коли придётся сразиться?
И, говорят, секира тихо зазвенела в ответ.
– Я с тобой, – тотчас запросился Огонь, самый младший Сварожич. Но старший брат воспретил:
– Останешься у Людей. Будешь греть и светить, пока не возвратится Даждьбог. Ты же, Месяц, замкни своё небо… да не погубят ирия, если вдруг что!
Нехотя послушался его Огонь, послушался Месяц. А Перун, разгоняя коней, полетел к Железным Горам.
Вот первые молнии ударили в ржаво-серые скалы, и скалы начали рушиться. Верно, совсем разметал бы их могучий Перун, добрался бы до потаённой норы и вызволил упокоенных, вмурованных в лёд – но из глубоких расселин рванулся навстречу такой страшный ледяной вихрь, что грозовая туча съёжилась и рассыпалась белым снегом вместо дождя. Мелкой блестящей пылью развеяло чудесную колесницу – не соберёшь, не починишь… Это Чернобог и Морана раскачали мехи метели, оборонились морозом. А следом, ощерив предательский клык, на битву вылетел Змей.
Первыми кинулись на него верные Перуновы кони, но Волос только дохнул – и три скакуна превратились в крутящиеся стайки снежинок, а четвёртый закувыркался с перебитым крылом, пропал неведомо где. Хотел Бог Грозы метнуть молнию в Змея, ан не сумел: омертвела от холода золотая секира, остыли жаркие искры…
И вот грудь на грудь сошлись в поединке Змей и Перун. Впился Волос кривыми когтями в соперника, начал язвить его ледяным зубом, думая вмиг заморозить. Но не тут-то было. Тысячу ран принял славный Сварожич, а не разомкнул стиснувших рук, не выронил топора. Совсем худо пришлось бы Змею, если бы не новая чешуя, о которую смялось, иззубрилось золотое лезвие, расшаталось на рукояти. Так вместе они и рухнули вниз, на острые камни. Ещё чуть-чуть, и победил бы Перун. Сломал бы Змею хребет. Но уже подоспели Морана и Чернобог, ударили ледяными рогатинами, опутали сына Неба семьюдесятью семью цепями, выломали из руки золотую секиру… Только она не далась: собрала последние крохи огня, вспыхнула, улетела.
– И змеиный зуб его едва берёт, – наклонилась над непокорённым Богом Грозы проклятая ведьма. – Как же поступить с ним, чтобы не вырвался?
– Отнимем у него глаза и сердце, – посоветовал Чернобог. – Уж тогда-то он ничего не сможет поделать. А скорее всего что и не захочет.
– И огненный палец, чтобы не оправился, – простонал Змей, едва живой после битвы.
– И палец, – согласилась Морана. – Бока твои залечить.
Так они и сделали. Положили в ларец зоркие синие глаза сына Земли, его бесстрашное сердце. Забрали огненный палец, подаренный кузнецом. А самого отвели в глубокие пропасти, приковали в тёмной пещере и все выходы намертво завалили. Хорошо хоть, было это за Железными Горами, не видела Мать Земля, как мучили сына. Не то бы, наверное, тут же от горя и умерла.
Кромешная осень
Тогда окончательно утвердилась во всём мире тьма, а после и холод. Вместо Солнца теперь светил негреющий Месяц, и голодные волки приветствовали его воем, сбиваясь в хищные стаи. Вместо прежних тёплых ветров засновали в полях и лугах холодные вихри… Счастье, что у Людей остался Огонь! Пропали бы без него.
Лесное зверьё обрастало пышными шубами, пряталось по берлогам, норам и дуплам. Лешие бесновались в отчаянии, не понимая, что происходит. Крушили сухие деревья, плакали на разные голоса.
Потом и их начал одолевать сон. Собрали своих лисунок, созвали маленьких лешачат – и залегли то ли спать, то ли умирать. Никто более не морочил забредшего в лес, не уводил в сторону от тропы – и будто не хватало чего-то…
Стали собираться гуси и журавли, пёстрые утки и ещё множество других птиц. Вожаки выстраивали их длинными клиньями и уводили в небесную высь, – видели Люди, как печальный Ярила замыкал за ними серебряными ключами золотые врата. Смолкли соловьиные трели, пропали куда-то звонкие жаворонки. Лишь белые совы неслышно носились над пустошами, ловили зайцев и неосторожных мышей.
Не играла рыба на плёсах, не мчалась упрямо на нерест, одолевая пороги. Ушла в глубокие ямы, в морские тёмные бездны и затаилась там. А с нею и Водяные. И начал затягивать, пеленать озёра и реки сначала тонкий, хрупкий ледок, потом всё толще и толще…
А тучи, бродившие без призора хозяйского, проливались бесконечным недоуменным дождём, и он шёл и шёл, пока холод не превратил его в снег. Снег кутал Землю скорбными белыми покрывалами, заносил широкие речные русла и узенькие лесные тропинки. Порою из вихрей метели слышался хохот:
– Забудете скоро Ладу, не придёт она больше! Меня, Морану, зимы и Смерти владычицу, начнёте Матерью звать!
Кузнец Кий однажды плюнул в сердцах:
– Какая ты Мать! Ты – недобрая мачеха!
Хотела Морана без промедления наказать его за дерзкие речи, за то, что когда-то давно не выковал ей ледяного гвоздя. Обрушилась так, что растрескались от мороза добротные брёвна стены… Но изнутри в ободверину был крепко всажен топор, да со знаками Грома и Солнца, выбитыми у острия.
И померещилось злобной колдунье, будто скользнули по лезвию знакомые золотые искры. Откуда знать, может, это Огонь очага отразился в блестящем железе, – но Моране хватило, чтобы убежать без оглядки.
Попробовала она подучить Змея, натравить его на кузнеца, но Волос упрямо замотал головой:
– Ну его! Он из камня воду выдавливает, выше облака ходячего железо кидает. Не полечу!
Так и не полетел, и Морана сорвала злобу на пленнике. Схватила его маленького сынишку, подтащила к заваленной двери и ущипнула, чтобы погромче заплакал:
– Твоя жёнка сама к Змею ушла, тебя позабыла! Думаешь, зря твои кони на всём скаку распряглись? Леля со Змеем давно сговорилась, ещё до свадьбы твоей! И этот сын – от него!
Перун ей ничего не ответил, лишь вздрогнул, заслышав младенческий плач, – цепи звякнули, облетел иней со стен. Он не мог видеть, как вырывалось дитя и хваталось за каменные валуны, сокрывшие дверь. Знать, Богиня Весны всё-таки успела шепнуть сыну, кто его настоящий отец.
Смекнула коварная ведьма – мальчонка непременно раскроет обман, как только научится говорить. Больше она его с собой не брала. Одна приходила рассказывать погребённому в стылой норе, как веселится со Змеем забывчивая изменница, как тешит Скотьего Бога. И потирала ладони, чувствуя бессилие узника, его молчаливую муку.
Дань
Змей в самом деле нередко ходил посмотреть на упокоенную во льду Богиню Весны. А потом являлся в пещеру, где колдовала Морана, и принимался канючить:
– Ну сделай, чтобы она ожила! И чтобы меня полюбила! Ну что тебе стоит?
Но Владычица Смерти совсем не хотела снова тепла и цветущей зелени на Земле. И не могла сказать Волосу – мол, уже пробовала преклонить верное сердце, да не сумела. И не было ей дано оживлять мёртвое, умела лишь убивать. Долго отмахивалась Морана:
– Вот ведь приворожило тебя! Сколько девок на свете, хоть каждую обнимай!
Но Волос не унимался, и, верно, туго пришлось бы ей с упрямцем, но посоветовал Чернобог:
– А ты сотвори ему в образ точно такую, да и оженим. Небось, сразу повеселеет.
Обрадовалась Морана и приступила к делу не медля. Вынула у Змея шерстинку, выдернула чешуйку – Волос всё вытерпел, даже не взвизгнул.
– А теперь раздобудь живое яйцо!
Сломя голову кинулся Скотий Бог промышлять и принёс крапчатое, кукушачье, чуть не на снег брошенное беззаботной кукушкой в чьё-то пустое гнездо. И скоро в колдовском подземелье запищала новорожденная Змеиха. Волос всё прибегал на неё посмотреть, хорошо ли растёт, скоро ли заневестится.
Что ж, Змеиха Волосыня удалась как раз под стать жениху. Злая Морана выучила её превращаться в озеро и колодезь, даже в шатёр с пуховой постелью внутри. Потом показала ей запертую в ледяном гробу Богиню Весны:
