— Что ты сказала? — спросил Володя.

— Ничего.

— Ты сказала, что я сумасшедший.

— Ничего я не сказала! — Тамара с любопытством взглянула на мужа, показав лицо из-за двери.

— Вот и сейчас говоришь — сумасшедший, — попробовал Володя уличить супругу.

— Не говорю, но думаю, — сказала Тамара.

— Думаешь?..

— И еще думаю, что, пока я в поездке, ты тут устраиваешь беспорядок. — Она подняла полушубок, положила на табуретку. Володя не видел, как она подняла полушубок, но спросил:

— О полушубке думаешь?

— О полушубке.

— А сейчас о валенках, что бросил возле порога?..

— О валенках, — призналась Тамара.

— А давеча думала, что универмаг на учете, а в индпошиве ничего нет?

— Вовка!.. — Тамара появилась в двери.

— А еще думала, что на Ларисе платья — картины. И что бригадир блат имеет?..

— Вовка! — У Тамары округлились глаза.

— Молчи! А твой Вовка никакого блата не имеет?..

— Откуда ты все это знаешь?

— Знаю.

— Прочитал мои мысли?..

— А еще сказала, что в сенцах ружье стоит, как метла.

— Во-овка…

После этого они весь вечер обсуждали открывшуюся у Вовки удивительную способность, и Вовка рассказывал жене, о чем разговаривают и думают Лапины, пока Тамара не прикрикнула на супруга:

— Молчи, бесстыжий!..

Потом легли спать в спальне, и Володя не мог уснуть: Тамара тарахтела у него под ухом то о неудачной поездке, то о письме, которое получила на днях от матери. Володя несколько раз притрагивался щекой к ее губам. Но Тамара и с закрытым ртом продолжала тараторить без умолку:

— Мама пишет, что куры у нее пропали — всеобщий мор. Дядя Степан говорит: «Это от химии — кормила протравленным зерном». А мама ему: «В прошлом году кормила таким же…»

— Ты мне мешаешь, — сказал Володя и ушел от Тамары на софу в кухню.

В сторожке Лапоть никак не мог избавиться от песни..

Сначала было забавно слушать, кто о чем думает, рассуждает в конторе или сидя с соседями. Приятно ошарашить неожиданным ответом раньше, чем был поставлен вопрос.

— Как ты узнал? — спрашивали у Володи.

Как — Володя не открывал, все переводил в шутку. Однако, коснувшись раз-другой чужих секретов, интимных дел, Володя стал чувствовать на себе косые взгляды, выслушивать не совсем приятные мысли. Его — втуне, конечно, — называли пронырой, подозревали, что он шпионит под окнами, не раз хотели, конечно, мысленно, дать ему в зубы. Володя решил попридержать язык.

Потом стало надоедать: обычно мысли дублировали фразы. Сначала мысли, потом фразы. Слушать от собеседника дважды одно и то же становилось скучно толкут воду в ступе. Все опротивело.

Вот как сейчас:

Гармонь певучая…

В конце концов Володя пошел к Прокопию Кузьмичу и рассказал ему все.

Старый врач удивился:

— Ничего подобного не встречал!

Володя пожал плечами.

— Давай проверим, — предложил Прокопий Кузьмич. — Что у меня сейчас в голове?

— Окорок, — сказал Володя.

— М-да-а… — протянул Прокопий Кузьмич. Он думал об окороке, который коптился у него за сараем.

— А сейчас?

— Крокодил…

— Сильно! — сказал Прокопий Кузьмич. К дню рождения внучки он приготовил резинового крокодила. Хранил тут же, в медпункте.

— Что мне делать? — спросил Володя.

— Как это у тебя открылось?

Володя рассказал историю с падением дерева.

Прокопий Кузьмин согласился, что подобное может быть: у людей отшибало память от страха, отнимало речь. Но чтобы прибавляло что-нибудь, об этом Прокопий Кузьмич не слышал.

Володя опять спросил:

— Что мне делать?

— Я, брат, тебе не скажу, что делать, — откровенно признался Прокопий Кузьмич. — По таким делам я не специалист. К профессору тебе надо.

— К какому?

— По высшей нервной деятельности.

— Где я его найду?

Прокопий Кузьмич подумал.

— Единственное, что предложу, — сказал он, съездим в район к психиатру.

Володя вскинул на Прокопия Кузьмича глаза.

— Нет, нет, ты не бойся! — сказал врач. — Ничего плохого у тебя нет, в сумасшедший дом тебя не посадят. А совет, к какому профессору обратиться, дадут. Поедем.

И вот они едут.

Володя встал с камня — пересесть дальше: гармонь и его замучила.

В это время из-за поворота показывается машина — та самая, которая довезла Володю и Прокопия Кузьмича до сторожки.

По ступенькам крыльца сходят Деревянко и Прокопий Кузьмич. Сторож открывает шлагбаум, пропускает машину. Прокопий Кузьмич лезет в кузов, Володя лезет за ним. Здесь, на Лабе, автобусы не ходят с сотворения мира: дорога горная, битая — кочка на кочке. Врач и Володя усаживаются в кузове на соломе, машина трогается.

Гармонь певучая…

Володя думает о том, что скажут ему в районной поликлинике.

Ничего особенного врач-психиатр не сказала. Посмотрела в зрачки, спросила, как зовут, сколько лет. Может, была неразговорчивой, а может, говорить было некогда — разговаривал Прокопий Кузьмич, старался подать пациента в наилучшем виде:

— Через стенку, через улицу, даже через два дома слышит! Удивляюсь, Серафима Гавриловна, откуда у него такое? Феномен! Мессинг! Что Мессинг? Мессинг против него мальчишка! Кристалл-самородок. Посмотрите на него, Серафима Гавриловна!

Серафима Гавриловна заполнила бланк с печатью и долго растолковывала Володе, как найти в Краснодаре мединститут и в мединституте профессора Ринкина.

— Прямо к нему! — сказала она. — Он специалист по аномальному мышлению.

Володю царапнуло слово «аномальному», но бумажку он взял, положил в карман.

— Вот и хорошо! — приговаривал при этом Прокопий Кузьмич. — Дар у него изумительный, Серафима Гавриловна!

Проводил Володю до автостанции и, прощаясь у автобуса, похлопывал Володю по плечу:

— Найдут применение твоим способностям, подходящую работу! Следователем, например. Берегись, ворье! — Прокопий Кузьмич засмеялся. — А то завмагом в большом магазине, чтобы продавцы не того…

Прокопий Кузьмич пошевелил пальцами в воздухе и опять засмеялся.

Володя вздохнул: что его ждет?

В город он приехал вечером. Устроился в гостинице. Не выходил из номера, думал: какой будет встреча с профессором? Жизнь его менялась коренным образом. Пока он был в поселке, с Тамарой, «необыкновенный дар», как говорит Прокопий Кузьмич, был для Володи наподобие флюса: раздуло щеку, чувствуешь припухлость при каждом шаге. Можно привыкнуть на какое-то время: с тобой случилось — сам переживаешь.

А теперь «флюс» начнут осматривать, ощупывать, могут сделать больно. Да и что получится из всего этого?

Володя ворочался в кровати, забылся далеко за полночь.

Проснулся в дурном настроении. Пошел отыскивать институт. Нашел. Походил по этажам, отыскивая профессора Ринкина Эдуарда Павловича — так было написано на конверте. Нашел на втором этаже, постучал в дверь.

— Войдите! — ответили из-за двери.

Вошел:

— Вы Эдуард Павлович?

— Чем могу?.. — Человек за столом откинулся в кресле.

Володя подал ему конверт. Сел на стул. Эдуард Павлович кивнул ему: присаживайтесь.

Эдуард Павлович оказался человеком высоким, полным, с вихрастой седеющей головой, с серыми глазами навыкате; толстая верхняя губа нависала над нижней наподобие надутой автомобильной шины. Губа не понравилась Володе.

— Гм… — сказал Эдуард Павлович, прочитав письмо Серафимы Гавриловны.

Прочитал еще раз. Посмотрел на Володю.

— Значит, молодой человек, — спросил, — читаете мысли?