Утро началось суетой. Проверяется снаряжение, на костре готовится завтрак. В палатках и возле них:
— Надя, резервные батарейки!..
— Немного в подъеме жмет, но, думаю, обойдется…
На земле, на кроватях шерстяные свитеры, шлемы.
— Завтракать!
Душистое, обжигающе горячее какао.
— Наполнить термосы!
Молодое небо безоблачно. Солнце еще не вышло из-за горы, но уже тронуло скалы. В долине линяет серозеленый сумрак.
Короткое слово Ветрова, и группы — первая, вторая, третья — втягиваются в прохладный зев. Мы с Гараем в последней группе. Прощай, начавшийся день!
Идем во весь рост. Светят передние два фонарика — Павла Никаноровича и Санкина. «Экономьте энергию…» — неписаный закон спелеологов. Впереди в пляшущем подвижном свете семь медлительных силуэтов. Себя я не вижу. Я замыкающий. Но если взглянуть назад, на стенах пещеры, на потолке бурная пляска теней.
Не проходим двухсот шагов — поворот и пещерный зал. Санкин поднимает фонарь — луч теряется в темноте. Отряд жмется влево, к стене, справа пустота, и луч ничего не нащупывает.
— За мной, за мной! — слышится голос Ветрова.
На мгновение появляется над головой желтое пятно — потолок — и тут же исчезает, будто неведомая рука оттягивает его ввысь. Опять отряд жмется к стене.
Шаркают подошвы по камню, никто не разговаривает- нет желания разговаривать.
Через минуту впереди возникает стена, перечеркну тая черным зигзагом, — проход. Гуськом втягиваемся в проход, и тут же первое ответвление вправо.
— Незваный, — освещает фонариком Ветров, — ваш туннель.
Незваный, за ним Игорь Пичета и Шура Гвоздев отворачивают вправо.
— Счастливо! — слышится несколько голосов.
И я говорю:
— Счастливо!
Группа исчезает за поворотом, остальные идут вперед.
Через полчаса и так же вправо уходят Ветров, Санкин и Надя Громова. Опять мы с Гараем напутствуем их: «Счастливо!» — и остаемся одни.
— Так… — говорит Генрих Артемьевич и включает фонарь.
Мне кажется, его «так…» звучит с облегчением.
Он прибавляет шаг. В самом деле, его стесняло плестись в хвосте. А может быть, и оттого, что пещера пошла под уклон. И не только вниз — начался каскадный участок.
Первый уступ небольшой, можно лечь на живот и опустить ноги. Можно попросту спрыгнуть. Но так не делается: какой еще там, внизу, грунт? Рискуешь остаться без ног. А то и без головы. Ложусь на живот, ногами нащупываю опору. Генрих Артемьевич, видимо, одобряет маневр. Сопя, ложится на живот, опускается рядом со мной.
Так мы преодолеваем третий, пятый уступы. Иногда подаем руки друг другу: веревками не пользуемся.
Под ногами появляется вода, сочится из-под камня.
— Осторожнее! — предупреждает Гарай.
— Генрих Артемьевич, — говорю я, — образцы начнем брать?
Гарай молчит. А я конфужусь: образцы можно взять на обратном пути. Да и в конце концов он старший. Или мне хочется поговорить? Так спелеологи — народ неразговорчивый…
Старательным молчанием пытаюсь загладить свой промах. В самом деле Гарай добреет. Придерживает меня на скользких участках, не отпускает руки, пока не убедится, что стою крепко.
Проходит, наверно, час. Спустились мы глубоко, но ход по-прежнему идет вниз.
— Сядем, — неожиданно говорит Гарай.
Садимся, гасим фонарь. Темнота мгновенно ложится на плечи грузом.
Когда выравнивается дыхание, расслабляются мышцы, Гарай спрашивает:
— Слышите что-нибудь?
Шум в ушах. Даже звон, об этом я и говорю спутнику.
Еще проходит время, и Гарай спрашивает опять:
— Слышите?..
Тот же шум и звон в голове — сказывается давление, мы глубоко под землей.
— А теперь? — Генрих Артемьевич, слегка охватив плечо, приближает меня ухом к стене.
— То же самое… — говорю я.
Гарай негромко смеется.
Поднимаемся и идем. Ход расширяется, суживается.
Вода под ногами то хлюпает, то исчезает.
Внезапно Гарай останавливается:
— Свет!
Ход аркой замыкается вверху. Клином с потолка нависает камень. Гарай смотрит на него, понижает голос до шепота:
— Визжит. Может упасть…
Ничего не понимаю ни в словах, ни в тревоге, которой охвачен Гарай.
— Дайте! — тянется он за штоком — палкой с металлическим наконечником. Шток есть и у него, но у меня тяжелее. Отдаю.
Гарай отводит его над плечом как копье, с силой швыряет в камень. Камень рушится, пол под ногами вздрагивает. Инстинктивно делаю шаг назад.
— Не бойтесь, — говорит Гарай. — Опасности больше нет. Привал.
Вынимаем из рюкзаков хлеб, мясо. Раскладываем тут же, возле упавшего камня.
— Почему вы сказали — визжит?..
Генрих Артемьевич молча ест. Запивает из термоса. Наконец говорит:
— Надо уметь слушать.
Слова звучат мягко, с укором, и это ставит меня в тупик: такого тона я от Гарая не слышал.
— Уметь, — повторяет он. — В этом секрет.
А я гляжу на обрушенный камень, и у меня куча вопросов.
Обед окончен. Кружки и термосы уложены в рюкзаки. Погашены фонари. Я остаюсь во тьме со своими вопросами. Но мягкость последних слов Гарая меня обнадеживает.
— Говорите, звенит в ушах… — Гарай опять засмеялся. — Усталость, давление атмосферы, — продолжает он в темноте, — все это обычные объяснения, которые слышишь от каждого. Даже на гипертонию ссылаются…
Я молча слушаю.
— А дело в другом. Если хотите, здесь целая наука… — Гарай ждет, что я отвечу. Я ничего не отвечаю. — Наука о Земле, — заканчивает он свою мысль.
— Вслушайтесь, — говорит через минуту, оборотившись ко мне; голос звучит негромко, но близко. — Подойдите к скале, к другой. — Включает фонарь. — Послушайте.
Встаю, подхожу к скале, прислоняюсь ухом. Звон усталости звучит в голове. Подхожу к другой скале.
— Вслушайтесь, — настаивает Гарай.
Тоже звон, но, кажется, другой тональности. Заинтересованный, иду дальше. Через два-три шага прикладываю ухо к стене. И каждый раз мне кажется, что кровь в ушах звенит по-другому.
— Вы музыкант, — говорит Гарай.
Еще иду, прислоняюсь к камню одним ухом, другим. Звон в голове или звук на каждом месте, мне кажется, чуть-чуть другой.
— Есть разница? — спрашивает Гарай.
Есть, но ведь это можно объяснить током крови в мозгу, состоянием организма.
— Знаю, что вы думаете, — говорит Гарай, разгадав мои мысли. — Все так думают. И все ошибаются. Подойдите ко мне.
Роется в рюкзаке, достает телефонную трубку.
Но это не совсем телефонная трубка. На одном ее конце мембрана, которую мы прикладываем к уху, другой конец сделан раструбом. Раструб направлен в сторону, противоположную от мембраны, — это отличает трубку от телефонной. Провода нет, середина трубки полая, туда вставлена батарейка.
— Возьмите.
Беру трубку из рук Гарая. Прижимаю мембрану к уху. Слышится звучание, аккорд, охвативший несколько нот: так звучат на ветру провода, когда их слушаешь, прижавшись ухом к столбу.
Жестом Гарай направляет меня к стене. Звучание изменяется, преобладает низкая басовитая нота.
— Пройдите туда. — Гарай кивает на выступ метрах в шести.
Подхожу к выступу. Звучание в трубке другое: выплыло и словно застыло фа контроктавы.
— Дальше! — показывает Гарай.
Подхожу к расселине, вспоровшей стену от пола до потолка. Здесь звучит ми первой октавы. Не только ми — аккорд из нескольких тонов; он звучит и дальше от расселины, в пяти шагах, но сильнее всего слышится ми.
Шарахаюсь от одной стены пещеры к другой и слушаю. У меня уже в мыслях нет, что это кровь пульсирует и звенит в ушах. Скалы поют, Земля! Трубка Гарая — волшебство!..
Кажется, это вывело меня из себя — в голове путаются обрывки мыслей. Нужно усилие, чтобы собраться и все обдумать. Опускаю трубку — в чем дело? Стараюсь сосредоточиться.
Нельзя отрицать шума в ушах от пульсации крови. Нельзя отрицать и шума Земли. «Вслушайтесь», — несколько раз говорил Гарай. И немудрено, что в подземелье, куда не пробивается с поверхности ни один звук, можно услышать музыку скал. Да, я ее слышу! Трубка все еще у меня в руках. Тональность звучания меняется.
