Но случилось несчастье. Под словом «росо» парикмахер понял не «росо подстричь», а «росо оставить». Антон Л., беспомощно сидя в кресле парикмахера, смотрел, как парикмахер всадил ножницы в его волосы и неистовствовал.

– Росо! Росо! – кричал Антон Л.

– Si, si!– говорил парикмахер, – росо, ho capito.

И продолжал стричь так, словно стриг овцу.

Дагмар ждала его в кафе неподалеку от парикмахерской. В первое мгновение она узнала Антона Л. лишь по одежде. После этого она засмеялась, но это оказалось уж слишком. Антон Л. вырвал у нее ключи от машины, помчался к автомобилю и выволок из него свой чемодан. Дагмар подбежала следом. Она извинялась, она умоляла – ничего не помогло. Множество любопытных итальянцев (среди них водитель трехколесной повозки, который незагруженный возвращался с противоположной стороны) наблюдали за этой сценой. Антон Л. достал из бумажника деньги, общую дорожную кассу, отсчитал половину, отдал ее Дагмар и сказал:

– Наша помолвка расторгнута.

Для него оказалось совсем не простым делом найти вокзал и купить билет, но он это сделал, Он поехал домой. Дагмар он больше никогда не видел. Фрозиноне еще несколько лет оставался самой южной точкой, до которой он добирался в своей жизни.

Прерванный и накопившийся порыв к чистоплотности разразился дома с небывалой силой. К набуханию солнечного сплетения добавились опасные обстоятельства: угроза вырастания на спине соска в сочетании с покалываниями в ребрах, икотой, что было неразрывно связано со свистом в мошонке, и затекание ног при частых позывах к чиханию. Волосы лишь через шесть недель достигли той длины, которая бывала у них обычно после того, как Антон Л. выходил от парикмахера. Тем не менее воспоминания о событиях в Фрозиноне продолжали будоражить его память. С годами воспоминания приняли образ героического освобождения от бабы, которая – по его, Антона Л., мнению – не была ему ровней.

Он медленно пошел дальше. В конце галереи широкая лестница из белого мрамора снова вела вниз, на первый этаж. Внизу слева находилась галерея предков курфюрста. Справа украшенная золотыми завитками дверь вела в библиотеку.

Это Антон Л. и искал.

Рядом с дверью, между двумя искусственными букетами цветов из гипса, висело большое зеркало с бюстом кричащего фавна прямо перед ним. В зеркале был виден затылок фавна с более чем странным острым локоном. В зеркале был виден и Антон Л. Его волосы были растрепанными, и маленькие локоны беспорядочно торчали во все стороны. На нем была кожаная куртка с поясом (из дорогого магазина мужской одежды на Анакреонштрассе), которая показала себя очень практичной ввиду наличия в ней множества карманов. На плече он носил ружье и был подпоясан специальным ремнем-патронташем. «Словно Кожаный Чулок», – подумал Антон Л.

Владельца свечного магазина, той самой «придворной свечной лавки» за спиной бронзового курфюрста, в которой Антон Л. нашел загадочное письмо, звали Шиндлер, а не Людвиг. (Концентрические круги Антона Л. добрались до магазина в августе.) Бухгалтерия господина Шиндлера – Антон Л. как бывший финансовый служащий вынужденно в бухгалтерии понимал, хотя она и вызывала у него отвращение, – бухгалтерия господина Шиндлера была, мягко говоря, очень простой. Там обнаружилась папка с ведомостями выплаты зарплаты за текущий год, и на основании этой папки выяснилось, что в свечном магазине господина Шиндлера работал человек по имени С.Людвиг, который получал в месяц без всех отчислений чуть больше тысячи марок. Ничего более подробного об этом С. Людвиге найти не удалось, кроме разве что каллиграфических, словно нарисованных, подписей на ордерах на получение зарплаты. Букву «S» Людвиг писал или рисовал, нечто среднее между скрипичным ключом и змеей эскулапов. То, что этот значок обозначал букву «S», можно было определить лишь из напечатанного там же машинописного текста.

Антон Л. отправился на своем – то есть бывшем дерендингеровском – автомобиле в центральное финансовое управление, которое, как это понимал Антон Л., должно было заниматься этим районом, финансовое управление было не тем, в котором работал сам Антон Л., и находилось неподалеку от гостиницы, но тем не менее это вызвало очередной радиальный прорыв из концентрических кругов. Кто ориентируется в одном финансовом управлении, тот может сориентироваться и в других финансовых управлениях. Это так же, как в гостиницах. Антон Л. залез внутрь через одно из окон первого этажа и очень скоро нашел необходимый ему отдел, нужную комнату и искомый скоросшиватель, в котором были подшиты декларации о налогах на заработную плату фирмы «Придворное производство свечей Шиндлера». На основании ведомости налогов с заработной платы Антон Л. выяснил, что у господина Людвига были странные имена «Солиман Мария Keepксес» и он был моложе (33 года), чем можно было предположить при виде его тщательно вырисованной подписи. Когда-то Солиман Людвиг был женат, принадлежал к римско-католической конфессии, имел ребенка и – что было для Антона Л. самым важным – проживал в доме номер 2 по Хетумштрассе. Антон Л. вынул налоговую ведомость из скоросшивателя и не без определенного удовлетворения оставил папку скоросшивателя лежать так, как он ее и оставил, не стал закрывать даже дверь, ибо исполнительного налогового секретаря Вирмингера (как было написано плакатным пером на табличке в маленькой алюминиевой рамке рядом с дверью) по этой причине, в чем Антон Л. был тогда абсолютно уверен, никто уже не упрекнет.

Прямо из финансового управления Антон Л. поехал на Хетумштрассе. Эта улица находилась в северной части города. Одну сторону недлинной улицы полностью занимал корпус какого-то института, огороженный металлической оградой, он был построен в стиле, который в начале этого века называли «флорентийским». Дома по другую сторону улицы выглядели на фоне монументального сооружения весьма жалко. Дом номер 2 оказался угловым. Антон Л. вошел через мрачную подворотню и поднялся на высокий первый этаж, где находилась одна-единственная дверь. К двери были прибиты две таблички: «Л.Людвиг» (медная, с готическими буквами), а под ней «С.Людвиг» (эмалированная). Квартира была непросматриваемой, но совершенно по своему типу отличалась отхоммеровской квартиры на Фанискаштрассе. Большие, тяжелые портьеры из темного материала разделяли части коридора. На стенах висели непонятные картины. Повсюду стояло великое множество шкафов и комодов. Один шкаф был набит книгами, но они не были выставлены в ряд, корешками к смотрящему на них, а навалены кучами, свалены, словно макулатура. В квартире было намного больше пыли, чем ее могло осесть за те недели, что прошли с 26 июня. Сразу же возле входа справа находилась дверь, ведущая в комнату, которая была еще более мрачной и странной. Антон Л. тут же предположил, что это должна была быть комната Солимана. Одну из стен комнаты украшала картина. Это не была настенная роспись, хотя она и занимала всю стену. Полосы оберточной бумаги были наклеены друг на друга, прикреплены к стене, от потолка до плинтуса, покрыты белой грунтовкой, и уже поверх этого была нарисована сама картина. Она имела незаконченный вид. (Инструменты художника – темперные краски, кисти, средства для смешивания – лежали на низкой полке у окна.) В середине картины был расположен портрет Вольфганга Амадеуса Моцарта, копия известной картины Йозефа Ланге. Вокруг головы Моцарта парили странные, звероподобные фигуры херувимов, и облака поднимались до самого потолка. Художник – наверное, сам Солиман Людвиг – дополнил портрет Моцарта работы Ланга еще и руками. Правая рука Моцарта лежала на пирамиде, над которой трудились сотни египетских рабов (величиной с ладонь). Пирамида состояла из нот. Это, вероятно, была – Антон Л. точно определить не смог – рукописная копия первых тактов «Симфонии Юпитера». Фараон и фараонша (по полметра в высоту) наблюдали из-под балдахина за работой. На заднем плане были, по-видимому, запланированы еще и другие пирамиды. Они были намечены карандашом. Красное солнце отбрасывало лучи в форме еврейских письмен – цитата из Ветхого Завета; и ее тоже Антон Л. определить не смог, – которые извивались вокруг гротескных херувимов и окружали голову Моцарта. По карандашным наброскам было видно, что лучи-письмена должны были простираться далеко вправо, где почти в полный рост была тщательно вырисована фигура: на первый взгляд горбатый, но оказавшийся все-таки не горбатым, но все же каким-то образом скрюченный человек с уродливым, морщинистым, но дружелюбно-умным лицом, на котором выделялся ужасный нос. Человек выходил из какой-то пещеры или грота, в которой сиял изумрудный свет. Он открыл рот, словно собираясь закричать. Маленькие солнца, луны и звезды (сделанные из золотой фольги) и год 1601, написанный старинными цифрами, вырывались из его рта.