В гостинице у Антона Л., разумеется, стеклянной клетки для Сони не было. Поэтому он решил разместить Соню в находящемся напротив его представительских апартаментов двухместном номере 14. В этом номере ночевала супружеская пара из Гравенхаге, что в Нидерландах, по фамилии Куйперс (Антон Л. нашел паспорта в соответствующей ячейке за стойкой портье.) Господа Куйперс приехали 25-го и собирались остаться здесь до 29-го. Господина Куйперса звали Филипп, и ему было пятьдесят шесть лет, госпожу Куйперс звали Маргрит, и ей был сорок один год. У господина Куйперса была склонность к клетчатым костюмам, госпожа же Куйперс почти без исключения носила лишь коричневые вещи. Одна только совершенно прозрачная, до самого пола, ночная рубашка госпожи Куйперс была желто-золотистой. Совершенно странная находка еще долго занимала мысли Антона Л.: в постели голландца Куйперса лежала сплетенная из лозы выбивалка для ковра. Оставленный по недосмотру персонала инструмент, который, вероятно, вечером 25-го не был замечен смертельно уставшим господином Куйперсом? Или принадлежность для эротических отклонений?

Еще до ужина Антон Л. убрал из комнаты все, что по его мнению могло помешать Соне: одежду, постельное белье, туалетные принадлежности (или может, эти вещи мешали скорее ему, Антону Л.), и выбросил их в окно номера 14 во двор, где они упали на стеклянную крышу кухни. В стеклянной хоммеровской клетке у Сони был гравий. Неподалеку от того места, где Антон Л. переехал собаку, находилась строительная площадка. В оцинкованной ванне, которая была такой большой, что едва поместилась в дерендингеровскои машине, Антон Л. за три ходки привез с этой стройки гравий. Это была не работа, это было издевательство, ибо цинковая ванна, наполненная щебнем, была тяжелой. Но Антон Л. принял это на себя, он хотел создать для животного привычную обстановку. Он насыпал посредине комнаты номер 14 плоский холм щебня. Щебня было намного больше, чем в хоммеровской стеклянной клетке. В последующие дни Антон Л. при случае привозил камни и ветки, которые раскладывал по комнате. Соня же этого не оценила. Она почти всегда сидела исключительно под кроватью.

Антон Л. был по-настоящему уставшим, когда – довольно поздно – сел ужинать в большом зале ресторана. Тем не менее после ужина – было уже совершенно темно – он совершил прогулку вокруг квартала, в котором гостиница и прилегающие к ней здания занимали большую половину. Густая сеть таинственных близких и далеких звуков – скрипучие шарниры ночной жизни – уже опустилась на город. Антон Л., конечно же, взял ружье с собой, но опасность его не подстерегала, хотя многочисленные тени и скользили, и порхали сквозь ночную тьму. Он сделал, так сказать, предварительный набросок к завтрашнему (согласно «Рабочему плану») концентрическому кругу. При этом он наткнулся на маленький, но очень изысканный магазин, в котором продавались лишь спиртные напитки и сладости, причем и они – Антон Л. увидел это в свете фонарика, который взял еще тогда из полицейской машины на Медеаштрассе, – самых лучших и самых дорогих сортов. Антона Л. обуял, хотя он и немало съел, острый голод, даже лучше сказать, острая жадность. Он порыскал по полкам и взял с собой две небывало большие коробки шоколадных конфет и бутылку малиновой наливки марки «Шладерер». Еще в магазине он съел два десятка марципановых картошек и трех лягушек из марципана, стоявших открытыми (но под целлофаном) на подносе.

В гостинице Антон Л. зажег, как и вчера вечером, в салоне свечи и, читая книжку о римских Папах, которую взял после обеда в книжном магазине, обнаруженном им, когда он возвращался с Соней, съел содержимое обеих конфетных коробок и выпил половину малиновой наливки, отчего ему явилась канувшая в вечность, или скорее, дематериализовавшаяся Маргрит Куйперс в своей прозрачной золотисто-желтой ночной рубашке. Она, дрожа, словно свет свечи, стояла на краю цинковой ванны с гравием и раздувалась – в видении это показалось Антону Л. очень эротическим, – пока ночная рубашка не лопнула, она вылилась, словно электризующая масса на уже сильно возбужденного Антона Л., который после этого все-таки проснулся, потому что у него – на этот раз уже по-настоящему – болел живот.

Антон Л. лежал на ковре в салоне своего представительского номера. Свечи догорели, за исключением одной, которая тоже уже почти потухла. Он зажег новые свечи, побегал, скорчившись, по салону, попытался лечь на диван, отчего живот у него разболелся еще сильнее, испробовал все возможные позы и определил самое удобное в этот момент положение: на животе в кресле с опущенной вниз головой ноги до отказа назад или расставленные. Долго Антон Л. продержаться в таком положении не смог, но после этого давление в животе несколько снизилось.

Антон Л. ходил по салону из стороны в сторону. Он взял в руки книгу о римских Папах и стал читать ее на ходу, затем, правда, отложил ее в сторону, взял книгу, которую читал вчера вечером, прочитал один абзац и тоже отложил. При этом из нее выпало письмо, которое он вчера обнаружил в придворной свечной лавке.

Он поднял письмо и снова его развернул. «Дорогой Людвиг, на этот раз я не ошибаюсь: то, что мы ищем, существует. Может быть, завтра я уже смогу это получить. Верните мне… (здесь следовало слово, показавшееся Антону Л. загадочным; но оно не было загадочным, так показалось ему лишь потому, что письмо было написано от руки, очень торопливо и, наверное, на неприспособленной для этого поверхности, так что оно буквально сопротивлялось чтению. Теперь же оно более не сопротивлялось. Слово читалось „свидетельство“). Верните мне свидетельство не позднее половины десятого. Ваш К.»

Антон Л. решил внести господина Людвига, К. и свидетельство в концентрические круги «Рабочего плана».

Период хорошей погоды закончился еще до середины июля. И август тоже оказался дождливым и холодным. В дворцовом саду, находившимся неподалеку от гостиницы на краю старого городского ядра и уже вскоре включенного в концентрические круги «Рабочего плана» Антона Л., трава выросла по колено. Во многих местах буйно разрослись пышные сорняки. Один раз на несколько дней река вышла из берегов – наверное, где-то в горах из-за обильных дождей переполнилось искусственное водохранилище, поскольку никто больше не регулировал его уровень, – и даже по щиколотку залила Анакреонштрассе. Слетелось множество водоплавающих птиц. Галстуки господина Пфайвестля уплыли окончательно.

Река, которая обычно была прозрачной, как горный ручей, оставила на улицах грязь и ил. Не прошло и двух недель, как сорная трава выросла и здесь. На реке уже появилось что-то вроде зарослей, а на куполе дворцовой церкви выросло маленькое деревце. Однажды ночью в конце августа – шумы и шорохи уже давно не пугали Антона Л. – по Анакреонштрассе разнесся короткий, но мощный грохот, сопровождавшийся длительными раскатами. Когда он на следующий день отправился посмотреть, что же там случилось, то обнаружил, что обрушился ряд домов в узком переулке неподалеку от реки. Совершенно ясно было, что наводнение подмыло фундаменты.

В конце июля Антон Л. – ставший уже прекрасным стрелком – отойдя менее чем на двести шагов от гостиницы, уложил волка. Больше неприятностей доставляли муравьи, из-за которых Антону Л. пришлось перенести остатки конфет и шоколада из изысканного магазина в надежное место в гостинице.

Соня процветала. Правда, она до сих пор предпочитала для места своего пребывания темноту под кроватью, но время от времени сидела и на камнях, и на ветках, которые принес для нее Антон Л. Охотнее всего Соня ела вишневый компот, который, к счастью, был в кладовых гостиницы в больших количествах. Раз в два дня Антон Л. открывал для нее стеклянную или жестяную банку.

29 августа (по исчислению Антона Л.), в среду, когда Антон Л. принес ей вишни, Соня сказала ему, очень отчетливо: «Спасибо». Антон Л. вздрогнул, словно на него вылили ушат воды, и громко спросил: «Простите, что?» Но животное, как всегда, смотрело по касательной мимо его головы.