На следующий день выяснилось, что я все сделала правильно, потому что все нормальные газеты и журналы уже ушли в неофициальный загул, который неофициально же мог тянуться до восьмого января. Следующий день был пятница, в «Трубе» и еще двух местах уже нерабочий, а в «Знаке» еще рабочий. Но в «Знаке» я еще вчера сказала, что увольняюсь, безо всяких широких жестов, я там трудовую книжку не держу, зарплату получаю в конверте и никаких договоров не подписывала. Отдадут зарплату за декабрь — большое им человеческое спасибо, не отдадут — значит, умоюсь лапкой и сделаю вид, что так и надо.
Короче, на завтра я решила вызвать газовщика, сантехника и электрика в надежде, что к празднику у меня больше не будет вонять газом, перестанет течь сливной бачок, а в большой комнате появится верхний свет.
Мы проснулись около полудня. Я решила, что дети позавтракают без меня, и села на телефон: звонила в диспетчерскую, Мосгаз и платным специалистам из бесплатной газеты: в диспетчерской было мертво занято, пусть уж, думаю, хоть придут на коммерческой основе мой бачок починять. На коммерческой основе починять никто не стремился: все спрашивали: а у вас сбоку штучка или сверху? А система какая? Ну как это «почем я знаю, какая система?» А я за выезд восемьсот рублей беру, вас устроит? А если у меня таких деталей нет, я вам ничего починить не смогу, вас устроит?
Дети лениво слонялись по квартире неумытые, нечесаные, пытались смотреть MTV, а я их заметала веником на кухню, чтоб сами себе сделали чаю, пока я прячу постиранное белье с глаз долой, убираю постель с дивана и мусор с пола.
— Она хочет бутерброд с вареньицем, — с ненавистью закричал с кухни Сашка.
— А он мне не дает! — завопила Машка.
Я в это время как раз дозвонилась и на деловитое «диспетчерская!» грянула в сторону кухни: «Заткнитесь все!». В трубке и на кухне стало очень-очень тихо.
Я объяснила обалдевшему диспетчеру про свет и бачок. Диспетчер нагло посоветовала лампочку новую вкрутить. Я вкрррутила, зарычала я, но она не горит и гарью пахнет! Электрика мне не обещали, но сантехник, заверили, будет.
На кухне Машка продолжала вой о варенье. В сортире опять натекло из бачка, и я боялась, что нижняя соседка Алиса, только что сделавшая евроремонт, меня съест безо всякого варенья. Сортир я герметиком не обрабатывала.
— Будет тебе варенье, — стонала я, вывозя воду тряпкой из-под унитаза. — Только замолчи на пять минут, а то я за себя не ручаюсь.
— Я не буду больше с ней разговаривать! — хлопнул дверью сын и удалился в комнату.
На кухне рыдала Машка. Судя по колбасным шкуркам, крошкам и грязной чашке, сын уже отзавтракал. Машка чаю не пила, к бутерброду не прикоснулась от обиды, и теперь уже варенье надо было искать всерьез. Где-то стояла мамина клубника, мама мне ее налила в пластиковую бутылку… Смутно помня, что варенье может забродить, я на всякий случай поставила бутылку в раковину: вдруг полезет вон. Повернула присохшую крышку.
Бдыщщщщ! Крышку сорвало с резьбы. В потолок ударила серо-розовая пенистая струя с острым запахом браги. Я смотрела вверх, не понимая еще масштабов катастрофы, пока на лицо мне не стали падать клубничные хлопья. Потолок был уделан забродившей массой. Варенье ползло по занавеске, стекая на цветы на подоконнике. Кухонный шкаф, стиральная машина и плита, и весь хлам на стиральной машине, и ложки-вилки в сушилке, и пылесос, и холодильник, и Машкина нечесаная голова, и плафон кухонной лампочки, и моя голова тоже… — все покрылось пенной мерзостью.
— Саша! — воззвала я.
Машка сидела на табуретке с ногами, стирая с носа варенье, смотрела, как с плафона на пол шмякаются вонючие капли.
— Саша!
На восьмом вопле он явился. Утомленно:
— Ну что еще? — приподняв одно ухо наушника.
— Ведро и тряпку. Быстро. И швабру. И старую простыню. Все, что можно порвать на тряпки. И помогать иди сюда, непонятно, что ли?
Отмытую Машку я закутала в одеяло, сунула сок с бутербродом, вручила пульт и усадила смотреть телевизор — чтоб не лезла под руку. А мы с Сашей начали сверху. Я мыла потолок, потом стены… Саша таскал воду и менял тряпки, проверяя, что смотрит Машка (СТС, конечно) и не полон ли еще сортир воды…
Тут явился сантехник и временно перекрыл воду.
— Мам, — робко заметил Сашка, — у нас сегодня новогодний вечер в пять часов.
Я посмотрела на сына. Тощий, с печальными черными глазами, с вареньем в голове и на футболке, с большими худыми босыми ногами…
— О, закрой свои бледные ноги… — пробормотала я. — В душ иди, потом ищи приличные брюки.
— Воды нет, — безысходно уронил сын.
Из сортира доносилось копошение сантехника. Мы сидели вдвоем на кухне, была пятница, 26 декабря 2003 года, пятнадцать тридцать. Мы устали до смерти и прилипли к табуреткам, у нас еще оставалось неотмытым все, что ниже уровня стола. В комнате у орущего телевизора спала Машка.
— Готово, хозяйка, — пробурчал слесарь, включил воду, взял полтинник и ушел. Бачок довольно зажурчал. Сын исчез в ванной. Я из последних сил взялась за тряпку.
И зазвонил телефон.
— Катька, можешь сегодня к вечеру написать дико смешной прогноз на следующий политический год? Страницы на полторы? В смысле, строчек на шестьдесят?
— Могу, — сказала я, стирая варенье с левой брови.
Кризис жанра
В Новый год на улице все так бабахало, что Джесси пряталась под столом, а Мавра в кладовке. Мы ходили с детьми смотреть салют, а увидели даже небольшой пожар. Во всех концах Москвы ликовали пироманы. Мы сожгли две пачки бенгальских огней и вернулись домой. Дети еще какое-то время по инерции упирались: спать не будем… потом заснули. Я сидела у мигающей елки. Начались поздравительные звонки. Звонил Егор Коровин, опять набравшись, и Таня оттаскивала его от телефона («ты как там сама-то?» — «завтра позвоню, скажу»). Звонил пьянющий ответсек «Трубы». Звонил Вася, бывший бильд из «Классики жанра». Звонила Тамарка Полякова из «Знака» («да, спасибо, звонили, написала, да, уже даже денег дали, представляешь?»). Все поздравляли. Эх, какая я бяка, думала я. Вот люди обо мне помнят, а я даже никому не звоню, не поздравляю. К этому времени из всех мест работы у меня осталась одна хлипкая «Труба».
