– Если так будет теплеть и дальше, мы скоро сможем отсюда уехать, – заметил он.

– При условии, что вы больше не станете давать волю своему темпераменту.

Грегор состроил притворно угрожающую мину.

– Если вы перестанете мне перечить, исправлюсь со всем, в том числе и со своим темпераментом.

– Я вам не перечила.

– Да неужели? А как насчет того, что произошло всего какой-нибудь час назад? – Встретив ее непонимающий взгляд, он добавил: – В общем зале, со сквайром.

– О, это. Вы меня просто вывели из себя!

– Так это я вывел вас из себя? – Грегор произнес с ударением оба личных местоимения, изобразив величайшее удивление.

– Вы были так немилосердны! Я с таким трудом увела к себе бедную девочку, она замерзла чуть не до смерти.

– Я старался защитить вас, – вздохнув, пояснил Грегор. – Сквайр – крестник герцога Ричмонда.

– Мне довелось однажды встретиться с герцогиней. Ужасная сплетница! Меня это просто поразило.

– Самое скверное, что и сквайр не относится к числу людей, которые понимают значение слова «дискретность». Я говорил с ним сегодня утром, он намерен отправиться прямиком в Лондон. И вполне, вероятно, что вы встретитесь с ним в Лондоне на каком-нибудь приеме.

Венеция испустила горестный стон.

– И он узнает, что я вовсе не мисс Уэст, а Рейвенскрофт не мой брат.

Грегор ничего на это не сказал, но мрачное выражение его лица говорило само за себя.

– И ничего нельзя будет объяснить, – упавшим голосом произнесла Венеция.

– Нет, – отрезал Грегор. – Теперь вам понятно, почему я так старался выпроводить их отсюда? Я подумал, что если они увидят вас только мимолетно, то в будущем мы могли бы избежать узнавания.

Грегор прав. Венеция машинально крутила пуговицу на мантилье, понимая, что следует принести извинения, однако не находила нужных слов.

– Я не был равнодушным к чужой беде.

– Я этого не говорила.

– Но думали. Я прочел это в ваших глазах.

Венеция вздохнула и наконец решилась высказать то, что ее мучило:

– Грегор, я не понимаю, что произошло с нами с тех пор, как мы оказались в этой гостинице. Мы оба словно сами не свои.

Лицо его смягчилось.

– Быть может, потому, что мы общаемся друг с другом в совершенно иной, непривычной обстановке.

– Что вы имеете в виду?

– В прошлом мы встречались в основном ради того, чтобы избавиться от обыденности, от житейской скуки. А теперь нам обоим предстоит сделать нечто совсем иное, а именно – спасти вашу репутацию. Это сильно отличается от приятных верховых прогулок в парке.

– И все же почему вы решили, что я утратила здравый смысл?

– Я вовсе не считаю, что вы утратили его полностью, разве что какую-то часть, – возразил он с кривой улыбкой.

Венеция не могла ответить улыбкой на эти слова. Изменилось еще что-то. Изменилось после того поцелуя, о котором ни он, ни она не хотели упоминать вслух. Они дружили с детства; она видела, как Грегор, когда ему было девять лет, упал с лошади и выбил себе зуб, а он видел, как она в семилетнем возрасте вылезла из окна, чтобы сбежать с постылого урока танцев, но шлепнулась в лужу и вся перепачкалась в грязи. Эти случаи и сотни других избавляли обоих от любого вмешательства романтики в их отношения.

Венеция морщилась при одной мысли о шумной, полной бурных эмоций взаимной привязанности своих родителей. Она никогда не позволит сделать из себя дуру по поводу такой чепухи, как «великая страсть» (если таковая вообще существует!), тем более страсть к Грегору.

Она насмотрелась на то, как он реагирует на сердечную слабость лондонских женщин, которые попадали под обаяние его неотразимой улыбки и взгляда прекрасных зеленых глаз. Венеция защищала от него собственное сердце, удерживая в памяти обширный список его грехов и недостатков и ругая себя за малейшие шалости воображения. Но теперь, после единственного поцелуя, ее защитный слой порвался так же легко, как тюлевая занавеска.

Она распрямила плечи, прогоняя смущение и тревогу. Ничего страшного. Когда они вернутся в Лондон, все вернется на круги своя и их взаимоотношения снова станут приятными и легкими. А сейчас надо сохранять необходимую дистанцию до тех пор, пока обстоятельства не изменятся к лучшему. Она взглянула на Грегора из-под полуопущенных ресниц.

К несчастью, мысли и чувства Венеции были все еще мучительно сосредоточены на нем, и она не могла не заметить, что его теплый шарф сбился на сторону, а галстук завязан небрежным узлом, открывая взгляду стройную, крепкую шею. Что, если бы она сейчас дотронулась до нее кончиками пальцев или прижалась к ней губами?

При этой мысли Венецию бросило в дрожь.

– Венеция? – Голос у Грегора был теплый и озабоченный. Он наклонился, и глаза его потемнели, когда он взял ее руку в свои. – Вам холодно? Может, вернемся в гостиницу?

– Нет-нет! Мне не холодно. Я ни с того ни с сего вдруг вспомнила обо всей этой неразберихе.

Она посмотрела на его руку, такую большую и красивую. Она передавала в эти руки бесчисленное количество чашек с чаем, опиралась на одну из них, садясь в карету или выходя из нее, но не обращала внимания на то, как они выглядят.

Сейчас они вдруг показались ей такими… мужскими.

Такими привлекательными. Даже через перчатки oнa чувствовала тепло его кожи. Был бы их поцелуй сейчас таким же всепоглощающим, как предыдущий, теперь, когда она уже не такая усталая и подавленная, как вчера?

– Венеция?

Голос Грегора звучал богаче и глубже, чем когда-либо. От его мягкого тембра у Венеции словно покалывало кожу множеством крохотных иголочек. Она посмотрела Грегору в глаза. Надо сказать ему хоть, слово, чтобы разрушить чары и прогнать желание прильнуть к нему всем телом и почувствовать сладость еще одного поцелуя…

Руки у нее дрожали, колени подгибались. Господи, она не может не думать об этом! Она хотела, чтобы он снова поцеловал ее, жаждала ощутить вкус его губ, прикосновения его рук.

Глаза Грегора потемнели.

– Черт побери, не смотри на меня так!

– О чем ты?

Она прекрасно понимала о чем; она не могла скрыть ни своего возбуждения, ни своего любопытства.

– Не надо, Венеция. Я не привык отказываться от искушения, тем более что оно исходит от тебя.

С отчаянно бьющимся сердцем Венеция опустила глаза и уставилась на носки своих ботинок. Это безумие – искушать его, искушать его чувство, каким бы оно ни было. Она стояла так до тех пор, пока сердце, как ей казалось, не подступило к самому горлу.

А что, если она посмотрит Грегору прямо в глаза? Что, если обнимет его и поцелует так, как целовала прошлым вечером? Что, если это будет еще лучше?

Венеция крепко сжала кулаки, стараясь побороть желание броситься ему в объятия. Но это было бы опрометчиво и неблагоразумно. Их отношения с Грегором дороже самого пылкого поцелуя. Просто глупо подвергать их риску.

Твердя себе, что не следует смотреть на Грегора, она не удержалась и посмотрела.

Глаза их встретились. Из уст Грегора вырвался странный звук – не то смех, не то стон. Он обнял Венецию и крепко прижал к груди. Его дыхание было жарким, когда он пробормотал ей в самое ухо:

– Я тебя предостерегал. Теперь, любовь моя, расплачивайся.

Сердце у Венеции колотилось как бешеное, она забыла обо всем на свете. Страсть бушевала в ней, возбуждая с той же силой, как утренняя скачка на лошади в парке, которая так увлекала ее и Грегора. Прикосновение к его горячим губам и крепкое объятие сильных мужских рук побуждали ее желать большего. Она застонала, все тело ее пылало, язык коснулся языка Грегора.

Она испытывала острое наслаждение от того, как он обнимал ее, от того, как его ладони трогали и гладили ее тело, от того, что он поднял ее на руки и держал так, прижимая к себе. Венеция обеими руками провела по его спине, потом по бедрам и…