Валгалле,

На уступах пирамидных Мексиканских теокалли,

Всюду — Демону в угоду - истязание умов,

Трепет вырванного сердца, темный праздник, темный

                                               ров.

Жертва, жертва, нож вонзенный, ужас взора, кровь

                                          из груди,

Растоптанье, оскверненье, одураченные люди.

Прочь, кошмары, Ночь провальна, прочь, Дракон,

                                     и прочь, Змея,

Я люблю одну бездонность, это — Воля, это — Я.

Вера в Тени это только — мозговая паутина,

Призрак Дьявола — попутчик Привиденья-Исполина.

Против этих двух Бактерий прибегаю я к Лучу:—

Нет их больше! Нет их больше! Больше Чудищ

                                           не хочу!

Когда я думаю, как много есть Вселенных,

Как много было их, и будет вновь и вновь,—

Мне Небо кажется тюрьмой несчетных пленных,

Где свет закатности есть жертвенная кровь.

Опять разрушатся все спайки, склейки, скрепы,

Все связи рушатся,— и снова будет Тьма,

Пляс жадных атомов, чудовищно-свирепый,

Циклон незримостей, стихийная Чума.

И вновь сомкнет, скует водоворот спиральный,

Звено упорное сложившихся планет,

И странной музыкой, безгласной и печальной,

В эфирных пропастях польется звездный свет.

И как в былые дни, чтоб прочным было зданье,

Под основание бывал живой зарыт,

В блестящих звездностях есть бешенство

                                  страданья,

Лучист Дворец Небес, но он из тяжких плит.

Мучительная слитность

Волны с волной, волны с волной, в туманной

                                неразрывности.

Томленье, беззащитность

Всех наших дум, всем наших снов, во всей

                         их страшной дивности.

Волна волной быть хочет,

Но прочь уйти от прочих волн никак нельзя

                               в Безбрежности.

И сердцу ум пророчит,

Что каждый миг, что каждый луч есть отблеск

                               Безнадежности.

Волны морей, безпредельно — пустынно — шумящие,

Бог Океан, многогласно — печально—взывающий,

Пенные ткани, бесцельно—воздушно—летящие,

Брызги с воздушностью, призрачно — сказочно — тающей.

Горькие воды, туманно — холодно — безбрежные,

Долгий напев, бесконечно — томительно — длительный.

Волны морей, бесконца — бесконца — безнадежные,

Бог Океан, неоглядно — темно — утомительный.

Изначально горенье Желанья,

А из пламени — волны повторные,

И рождаются в Небе сиянья,

И горят их сплетенья узорные.

Неоглядны просторы морские,

Незнакомы с уютом и с жалостью,

Каждый миг эти воды — другие,

Полны тьмою, лазурностью, алостью.

Им лишь этим и можно упиться,

Красотою оттенков различия,

Загораться, носиться, кружиться,

И взметаться, и жаждать величия.

Если ж волны предельны, усталы,

В безднах Мира, стеной онемелою,

Возникают высокие скалы,

Чтоб разбиться им пеною белою.

Мудрецы говорят: описать нам Его невозможно,

Трижды темная Тайна, хоть Он — ослепительный

                                       Свет.

Лишь скажи утвержденье,— оно уж наверное ложно,

Все реченья о Нем начинаются с возгласа: «Нет».

Нет в Нем скорби, ни жизни, ни смерти,

                          ни снов, ни движенья,

Но, скорбя со скорбящим, с живущим живет Он

                                      как брат.

И повсюду, во всем, ты увидишь Его отраженья,

Он в зрачках у тебя, Он твой первый, последний

                                   твой взгляд.

Не терзайся, душа, если речь рассказать неспособна

То, что, будучи Словом, бежит от несчетности слов.

Капля каждая — видишь — играет и искрится дробно,

И не капле явить Океан, без теснин берегов.

Мудрецы—говорят. Но не медли, душа, с мудрецами,

Если хочешь побыть с Тем, Кто в каждой

                                 песчинке пустынь.

Видишь — горы горят снеговыми своими венцами?

Их молчанье — с душой, их молчанье есть

                                  область святынь.

Лишь вступи в этот мир, или пенью внимай

                                           Океана,—

Ты вздохнешь и поймешь, что беседует Кто-то

                                          с тобой,

И закроется в сердце глубокая алая рана,

И утонет душа в Белизне, в глубине голубой.

Далеко идут — идут пути.

Ждут ли нас, в конце их, за горами?

Есть ли Бог? Он сжалится ль над нами?

Есть ли Бог, и как Его найти?

Затаив невыраженный вздох,

Я прошел несчетные дороги.

Мозг болит, болят глаза и ноги.

Я не знаю, братья, есть ли Бог.

Все устали в тягостном пути.

Вот, теперь последняя дорога.

Если даже здесь не встретим Бога,

Больше негде Бога нам найти.

Страшный путь. Уступы. Скудный мох.

Западнями — всюду щели, срывы.

Будем ли в конце концов счастливы?

Как узнать! Как знать, какой Он,— Бог!

Не обвиняй, не обвиняй. Быть может он неправ.

Но он в тюрьме твоей забыл пучок душистых

                                        трав.

И он в тюрьме твоей забыл замуровать окно.

И Мир Ночной, и Мир Дневной идут к тебе на дно.

Ты потонул. Ты здесь уснул. И встать не можешь

                                            ты.

Но вот в тюрьме глядят, растут, и царствуют

                                         цветы.

На месте том, где ты лежишь, как труп ты

                                   должен быть.

Но сердце знает, что нельзя созвездья не любить.

Не обвиняй, не обвиняй — хотя бы потому,

Что обвиненьем все равно не повредишь ему,

А только сделаешь свой взор тяжелым и больным.

И, если вправду он неправ, сравняешься ты с ним.

А если то не случай был, что он забыл цветы?

А если то не случай был, что Небо видишь ты?

Как взглянешь ты, когда он вдруг в тюрьме

                                   откроет дверь,

Отворит дверь, что заперта, закована теперь?

Я знаю, больно ждать того, что только может быть.

Но счастлив тот, кто даже боль сумеет полюбить.

Я знаю все. Мне жаль тебя. Но чу! Цветы  цветут.

Мой брат, я — дух того, кто был — в твоей

                                 тюрьме — вот тут.