А мне – по барабану, поскольку у хозяйки – очень симпатичная дочка Людочка, совершенно традиционно ориентированная в смысле половых наклонностей. И я, как единственный в данной компании традиционалист, большее время провожу именно с ней, ибо в этой коммуналке есть еще одна комнатушка, в противоположном конце, где мы с Люсенькой активно дополняем свои половые ориентации ко взаимному удовольствию, пока голубые гении с Подъесаулом тусуются в той первой комнате у входа. К общей тусовке в большой комнате примыкали мы с ней лишь дополнив друг друга до отказа, до больше некуда. Если приходил кто-то из новых людей, то Дарья Владиславовна представляла нас таким образом:Вот познакомьтесь: Это Веня Подъесауленко – гениальный художник. Это Сережа Граф – тоже гениальный художник, это
– Максим – гениальный поэт, а это – Феликс – гениальный скульптор.
Это – Роберт, гениальный поэт и скульптор, а это – Олег Лесников…
(тут следовала пауза)… Очень милый молодой человек.
Бывали моменты, когда кто-то из голубых гениев тянул лапы, чтобы цапнуть меня за ляжки. Тогда Подъесаул говорил брюзгливо: "Оставь его, это не наш. Он для этого слишком толстокож". И меня тут же оставляли в покое.
Кстати, из-за Подъесаула и его компании в один прекрасный день в
Москве, а именно 1 февраля 1968 года, вся моя судьба оказалась подвешенной на волоске. В 11 вечера того дня я должен был улетать в
Алжир. Уже получены были мной билет и загранпаспорт. Оставалось только сесть на площади Свердлова на автобус-экспресс, купить там ровно за один рубль билет и отчалить в аэропорт. Так вот, рубля-то у меня и не было. Последние мою трешку Подъесаул занял утром на опохмелку и обещал принести деньги в гостиницу "Турист", где я тогда снимал койку в семиместном номере.
Дело в том, что одна его питерская подруга с Ленфильма (Венька ведь еще тем бабником был, хотя и декларировал себя голубым) именно в это время жила в общаге ВГИКА, ибо, будучи заочницей, сдавала зимнюю сессию. И Подъесаул со своими "гениями" тоже намылился в
Москву, где быстро нашел меня в "Туристе" и утащил во вгиковскую общагу. Там мы пили весь вечер и ночь. Утром же возникли финансовые проблемы с опохмелкой, и он выцыганил у меня последний трюндель, сказав: Иди к себе в Турист и жди. В пять вечера приду и отдам. У меня здесь в Москве – полно друзей. Есть, у кого перезанять. Как уж, помнится, не хотелось мне тогда отдавать эту зеленую бумажку, которая поистине была пропуском в другой мир, в другую жизнь! Но не смог я выдержать синхронной атаки Подъесаула и бригады его "гениев".
Так и оказался в пять вечера на гостиничной лестнице, с замиранием сердца прислушиваясь к шагам снизу. Ситуация – глупей не придумать.
Все выездные комиссии, все препоны прошел, билет и паспорт в кармане, а уехать не могу. Не идти же пешком до Шереметьево. И ни единого знакомого во всем этом огромном многомиллионном городе! Чем дольше ждал, тем больше сомневался в том, что другая жизнь и другой мир состоятся. И приходило понимание, что Алжира мне не видать. Не судьба. Как не увидел Египта друг мой Гиви Ахметович Сейфутдинов.
Тот прямо по распределению был туда оформлен и тоже прошел все комиссии и препоны. Но еще в конце мая, перед самой защитой диплома, разбил от тоски витрину, попал в вытрезвитель, а оттуда – прямиком на 15 суток, которые отсидел от звонка до звонка. Каждое утро возили их на стройку концертного зала "Октябрьский". Там Гиви регулярно мочился в бочку с раствором и до самых последних дней своей жизни в
Питере, когда проезжал с кем-либо из друзей мимо "Октябрьского", гордо сообщал: На моей моче стоит!…
… Подъесаул и компания появились в половине седьмого, и за эти полтора часа я успел выкурить почти целую пачку Родопи. Когда же увидел сверху в лестничном пролете Венькину мохнатую шапку и кепчонку его остроносого другана-гения, то от радости буквально потемнело в глазах, и ужасно закружилась голова. Но я понял главное:Другая жизнь имеет место быть…
Впрочем, опять отвлекся. Ты спрашиваешь, есть ли у меня опыт общения с этими людьми, а я объясняю, отчего не поехал в Египет мой друг Георгий Ахметович, к подобной публике никакого отношения не имеющий. Прости, Шурик, легкость мысли снова не в ту степь завела.
Возвращаясь же к интересующему тебя опыту, могу сказать, что был у меня в филфаковские годы такой хороший знакомый Федя Смирнов по студенческой кличке Теодор или Тедди, который никогда не делал тайны из своей сексуальной ориентации. Когда после Алжира я оказался в
Москве, то мы с Федей чисто случайно стали видеться в баре восточной стороны гостиницы "Россия". Время это было еще до пожара, и вход в отель был совершенно свободным. Я же в те послеалжирские годы ко всем этим западным барам просто прикипел душой. А в "России" они мне казались наиболее "западными". Посему я, возвращаясь из МГИМО к себе домой в Вешняки, часто выходил из метро на Солянке и забегал в гостиничный бар. Усаживался за стойкой и почти всегда видел справа от себя Теодора, который оттуда, похоже, просто не вылезал. Он весьма дружелюбно со мной раскланивался, и мы, попивая коктейли, часто болтали о жизни, обсуждали судьбы бывших соучеников..
Как, вдруг, однажды некто пьяный в драбадан, начал спорить за нашими спинами с таким же пьяным человеком и, говоря про кого-то третьего, сказал: Да он же, бля, пидар-р-рас-с-с!!! На что Федя сморщился болезненно, словно его протянули хлыстом по хребту, и ручкой сделал нервный такой жест, мол, ой! Грубиян! Я ему и говорю:
Тедди! Я вас обожаю! Вы, ваще, прекрасные люди! Просто мечтаю, чтобы вас было бы всё больше и больше. Сколько бы тогда оказалось свободных баб! Гуляй – не хочу! Ох, уж бы я натрахался!
Федя состроил столь кислую мину, будто клюкву разжевал, согнул указательный палец эдаким мерзким крючком, сунул мне его под нос и отвечает ядовитым тоном, каждый слог чеканя: Лесников! Запомни! У женщин происходит параллельный процесс, и ты с твоей пошлой гетеросексуальностью рискуешь остаться за бортом!!!!
И крючком своим у меня перед носом: шик-пшик-шик! Сам же смотрит победно. А я варежку разинул, да так и замолк, не знал, что ответить. Только уж часа через два, когда с Федей распрощался и поехал домой, то в вагоне метро мысленно так над ним поиздевался, прямо в лужу посадил. А главное – настолько остроумно, что стою, помнится, и хохочу, как это я ловко его отбрил с параллельным процессом-то…
Ладно, Шурик, давай сменим тему, чувствую, весьма она тебе неприятна. Пишу только потому, что ты сам у меня спросил про (тебя же цитирую) "опыт общения с подобными людьми". Вот я его и сообщил.
Всё. Меняем пластинку. Тем более, что никакого другого опыта у меня нет и быть не может…
Только что взглянул на часы, а там как раз по нулям: 00-00 мин.
Но радиостанция "Москва 101", которой я сейчас внимаю, (в наушниках, естественно, – не зверь же я, чтобы всю общественность будить) гимн в 24-00 слушателям не выдаёт. Станция сия, по-видимому, контролируется братвой, ибо ровно в полночь, запиликала гармошка, и раздался разухабистый шансон про одесский огонек и про некого господина в котелке, который после отсидки в состоянии легкого опьянения вышел на одесский перрон.
Впрочем, это еще не апогей гимнюшного беспредела. В первую ночь нового тысячелетия, ровно в 24-00 по Московскому времени, когда вся
Россия поднялась в едином порыве с бокалом Советского шампанского под величественную музыку Александрова, мы здесь оказались заложниками жалких фигляров из радиостанции "Эхо Москвы". Дело в том, что в эту новостолетнюю ночь серверы практически всех российских радиостанций в интернете были перегружены и постоянно западали. Мгновенье поиграют и – тишина на пару минут.
Оно и понятно: вся русская диаспора земного шара сразу к ним подключилась, чтобы выпить под куранты и постоять под старо-новый гимн. Мы же здесь не Рыбаковы, которые под оный гимн демонстративно не встают, ибо совсем недавно под него 15 лет сидели. Не знаю, как у других, а у меня под новый-старый гимн встаёт. Проверено. Встаёт, поскольку я жизнью своей другого гимна просто-напросто не заслужил.
