Мексиканского залива двинем во Флориду. А уже из Флориды поднимемся в Нью-Йорк, где по моим прикидкам должны оказаться в начале сентября. Там проведем еще пару недель, а затем через Бостон вернемся в Монреаль. Вот такой Артур составил маршрут, а я горячо одобрил.

Так что, Александр Лазаревич, просто летаю на крыльях. Мне и в самых сладких снах не могло привидеться подобного счастья. Я ведь, двенадцатый год в Канаде живя, кроме Торонто и Нью Йорка, видел только Бостон, Филадельфию, Атлантик Сити, Питсбург и Миннеаполис с

Сэнт-Полем. А тут вся Северная Америка откроется передо мной, как настольная книга. Единственно, чего я боялся, это как бы Надежа не встала на дыбы. Ведь на три месяца её покидаю. Ан нет, и тут повезло. Отпустила меня и даже весьма спокойно. Мало того, даже разрешила в дороге потрахаться, мол, мне трехмесячное воздержание вредно, а она о моем здоровье заботится. Вот такая у меня женушка,

Шурик!

Сегодня я сделал первый водочный глоток в изумительном месте, на высоченной горе над Монреалем. Вообще у нас здесь гор целых две и с обеих вид – совершенно потрясающий. Но тут случай особый. Та площадка, которую я нашел, во-первых, очень высоко расположена, так, что выше – только тучи. Во вторых, там не туристское место. Кругом почти дикий лес и ты, как бы, сидишь над городом совершенно один, наслаждаясь видом с высоты птичьего полета. Правда, вид тоже не туристский, не на юг в сторону даун-тауна с небоскребами и рекой, а на северо-запад, в сторону гор, так что внизу под тобой только крыши домиков, шпили церквей среди моря зелени, да горы на горизонте. Я на эту площадку поднимаюсь почти каждый день, и всегда, когда там оказываюсь, ужасно выпить хочется именно здесь, с видом на три стороны в виде закуски. Однако, до сегодняшнего дня желание и возможности как-то не срастались.

А сегодня срослись, и я принял там хорошую порцию водки с тоником. Сидел на камешке, смотрел на закат, на силуэты гор и уже видел нас с Артуром в машине, мчащейся за дальний горизонт. И чувствовал себя совершенно счастливым. Даже ностальгия по России не свербила сердце. Рядом со мной и ниже летали птицы, вдали подо мной крошечные автомобили въезжали в улицу Эдуард Монпети, а еле видные фигурки входили и выходили в двери одноименной станции метро. Я чувствовал, как дорога зовет меня: Вперё-ёд! И сердце отвечало:

Леч-у-у-!

Монреаль, 06 июня 2001

Шурик, то, что ты мне пишешь, ужасно. Как же это я сам не догадался, что с тобой происходит! Мог бы, ведь и сообразить, был бы хоть чуть-чуть менее толстокож. И все, же, невозможно поверить, что надежды нет и ты, как пишешь, "приговорен". Надежда есть всегда.

Понятия не имею (а ты мне не сообщаешь) какой именно у тебя рак, но знаю, что многие формы его сейчас лечатся. Тем более, что ты ложишься в самый современный в России институт Блохина. Конечно же, я в курсе, что народ его называет "Блохинвальд", но все же, все же.

Не сомневаюсь, что тысячи людей вышли и выходят из него выздоровевшими.

Да что там тысячи! Я сам лежал у Блохина в августе-сентябре 73 года. Просто не люблю об этом вспоминать. Потому никогда тебе и не писал. А когда встретились мы с тобой в "Красной стреле", на мне был свитер с высоким воротником, посему ты не мог видеть "украшающий" мое горло огромный шрам. Мне вырезали щитовидку и чистили до самого средостения, ибо уже и там были метастазы. И как видишь, 28 лет уже с тех пор прошло, и до сего дня нормально себя чувствую. Жру, конечно, все эти годы кучу таблеток, ну, да и хрен с ним! Так что помни о моем опыте, когда будешь там лежать.

Шурик, даже если мое письмо, что напишу тебе в сентябре, когда снова окажусь дома, как ты предполагаешь, вернется назад, а твой телефон окажется больше не существующим, я все равно не поверю, что тебя больше нет. Может, ты в онкологии долго будешь лежать, а Лазарь по каким-то причинам твой телефон и интернет линию вырубит. Тогда, если следовать твоим мыслям, я уже должен тебя похоронить. Но это же нонсенс! Лучше, сообщи мне телефон твоего сына. Мало ли что? И помни, надежда есть всегда и везде. И даже если её нет, то в жизни всегда есть место чуду. Я сам знаю не один пример таких выздоровлений.

Как жаль, что ты только сейчас в самый момент нашего отъезда мне об этом сообщаешь. Я, конечно, понимаю, что тебе только сегодня врачи сообщили о завтрашней госпитализации, но, ведь, ты же раньше знал про свою болезнь. Я, ведь, вообще, чисто случайно полез сейчас в почту, чтобы в последний раз взглянуть на всякий случай, есть ли письма, и, вдруг, такое, вот, от тебя послание! К сожалению, в данный момент много писать возможности не имею, ибо мы с Артуром прямо сейчас и уезжаем, он меня уже ждет внизу в машине. Все, что смогу сделать, это молиться за тебя каждый день.

Если, вдруг, завтра по каким-либо причинам ты в больницу не ляжешь, напиши мне. Я ведь в дороге могу читать свою почту и отвечать тебе из любого интернет кафе. Правда, не удивляйся, это будет русский язык с латинскими буквами. Также, может быть, у тебя будет доступ в интернет и в самой больнице, мало ли что? Тогда обязательно пиши мне, я в каждом городе буду лазить в свой e-mail ящик и тебе отвечать. Шурик, милый, от всей души желаю тебе благополучно выкарабкаться и верю, что так оно и будет, а мы с тобой еще выпьем не только по e-mail, но и в живую. Я молюсь за тебя.

Монреаль, 24 сентября 2001

Шурик, я даже не знаю с чего начать. Ты понимаешь, она ушла.

Надежда моя ушла, пока я катался с Артуром по Америке. Мы еще с ним застряли там из-за одиннадцатого сентября. Представляешь, сразу после всего этого ужаса, целый день названиваю домой, чтобы сказать, что жив-здоров, и никто не отвечает. Тогда набираю номер соседки

Любаши, а та сообщает, что баба моя ушла к мужику и увела с собой дочку, собаку и кота, оставив ей для меня письмо, а квартира пуста.

Бред какой-то. Шурик, этого не могло быть, потому что этого не могло быть никогда! Она же моя уже во многих жизнях. Мы с ней – как раз те самые две половинки, что всегда, во все века были вместе. Уже в этой, настоящей жизни Бог нас столько лет вместе сводил! Представь себе, как огромна Москва, а Он нас обоих столь хитро в ней поселил, что я, все семидесятые годы, гуляя, проходил мимо Надькиного дома. Я же сначала на Вешняковской жил, а потом на Плеханова, в Перово, а она в Кузьминках на Полетаева возле сдвоенного пивного ларька. Я же всегда к нему пристраивался, когда ходил пешком в Кузьминский парк, и наверняка стоял там в одной очереди с её отцом, Володей, большим поддавальщиком, умершим за год до нашей встречи.

Мало того, однажды в мае 76-го я именно там, в квартале, прилегающем к улице Полетаева, видел её саму и запомнил. Она с подругами шла возле библиотеки между Первой и Четвертой

Новокузминскими улицами. Смешной такой долговязый подросток в коричневом школьном платье. А кто-то крикнул: "Эй, Рельса!" И она оглянулась. Я еще подумал, что, мол, за кликуха такая забавная у девчонки. А через 7 лет, когда уже у меня жила, сказала, что её в школе рельсой звали за худобу и длинный рост.

Это было как раз утром одиннадцатого сентября. Мы со Старикашкой и Артуром ехали на поезде D в Манхеттен из Брайтона, где остановились у его друга Хачатура, а поезд как раз вышел на

Манхеттанский метромост. И прямо у нас на глазах второй самолет втемяшился в башню. Половина вагона были религиозные евреи в черных шляпах и лапсердаках, а вторая половина – афроамериканцы. Первые тут же, словно по команде ушли в себя и начали молиться, а вторые принялись вопить и размахивать руками. Представь себе вагон нью-йоркского метро, в нем море качающихся черных шляп, а среди них мельтешение черных рук и визжащих физиономий.

Ты даже представить себе не можешь, столько было у меня с Надькой совершенно необъяснимых поступков, которые просто толкали нас навстречу друг другу. Что бы я или она в жизни ни делали, все приближало тот день 6 декабря 82 года, когда её привели в мой дом.