С наступлением же темноты категорически запрещается выходить в город. Вот и сиди, думай, как повезу завтра медсестру Ленку в отпуск на ночной московский самолёт, а в субботу отправлю в пять утра в

Бенгелу бабу с трехлетним ребенком? Луанда затихла. Сегодня после обеда на улицах – ни души, не считая автоматчиков в касках на каждом перекрестке. На дорогах почти не видно автомашин кроме броневиков

"Pannard" с вращающимися кастрюлями башен. Вся торговля закрылась, а я собрался ехать прямиком в "Кошту", что и было категорически предписано посольством. Как, вдруг, узнаю в Водопьяновке, что наш магазин в ГКЭС, вроде, еще работает и там, мол, можно отовариться.

Упустить подобную возможность я не мог никак, ибо сидеть в такой напряженный момент без бухала было страшнее, чем сам Жонас Савимби и все его унитовцы вместе взятые. И я прямо из Водопьяновки покатил в

ГКЭСовскую лавку по совершенно пустым улицам под дулами крупнокалиберных пулеметов "Паннаров", которые провожали меня, поворачиваясь, на каждом перекрестке. Ехал, как по минному полю на

Курской дуге. Но зато твердо знал куда еду и зачем. И мысль о первом глотке порции джина с тоником в высоком запотевшем стакане придавало куражу.

Сейчас, сидя на своём безопасном и уютном балконе, таких порций ощущаю в себе уже три и приступаю к четвертой. Снова только что зашло солнце, я насладился очередным спектаклем заката, и бухту окутала чернота ночи. Господи, спасибо Тебе, что я остался жить здесь в Коште, что меня не переселили вместе с врачами в жутчайшую

Водопьяновку. Разве ж можно сравнить тихую темноту бухты Мусулу, ласковый шелест волн, нежный океанский бриз, нашу гостиницу, стоящую над пляжем, да надёжно защищенную кубинской казармой Роза Линда под самым боком, и жуткую зловещую черноту голодного байру Марсал на задворках Луанды в пяти километрах от моря с его блокадно тусклыми лампочками во дворах покосившихся хижин, посреди которых возвышается душная громада советского дома?!

А в салонах Водопьяновки, закупоренные как в мышеловке, будущие владельцы Волг, Нив и Жигулей сидят сейчас трезвые перед пустыми столами и занимаются спиритическим онанизмом, пытаясь предугадать будущее, узнать, удастся ли прикопить к уже накопленному автомобилю еще энную сумму на гараж, или придется всё к черту бросать и мчаться в аэропорт в чем мама родила. И кто его знает? "Будущее в Анголе не прогнозируемо", – мудро заметил сегодня после обеда советник из посольства, приехавший в Водопьяновку объявить нам весь набор новых запретов. После его выступления все настолько оказались сбиты с толку, у всех мозги так поплыли набекрень, что народ всерьез поверил в пущенный мной слух, что, якобы в Союзе с первого октября в связи со смертью президента Нету поднимут цены на водку…

… Я снова делаю хороший глоток, шуршу льдинками в стакане и смотрю вниз. Прямо под балконом ходит взад-вперед со свирепо важным видом пьяный ангольский ополченец, который нас охраняет. На нем рваная камуфляжная куртка, а через плечо перекинута наша трехлинейная мосинская винтовка с трехгранным штыком времен первой мировой войны. На одной ноге сапог, вторая же гуляет так. Но поскольку вторая нога тоже черная, то когда он выходит из круга фонарного света, то кажется, что и она в сапоге. Зато на поясе у него огромный меч. Да-да. Именно меч в широченных деревянных ножнах.

Катана называется здесь это оружие, известное в нашей стране под испанским названием мачете.

Ласковый голос Жоана Жилберту поёт в транзисторе: Наш кордаш ду меу виолан ке со у теу амор прокуроу, вень ума вож ки фала дус бейжуш пердидус нус лабиус теуш. (На струнах моей гитары, которые только любовь и могла найти, возникает голос, поющий мне о поцелуях, потерянных на твоих губах). Вамуш комбатер ком катаназ и армаз аутоматикаш аз идейаш ду носсу кериду камарада президенте! (Будем защищать мачете и автоматическим оружием идеи нашего дорогого товарища президента!) – заклинает диктор посреди сладострастных бразильских аккордов. А дорогой товарищ президент лежит именно сейчас аккуратный и чисто помытый в цековском морге в Москве посреди золота осени и гладиолусов…

Ведь у нас там сейчас сентябрь, астры, георгины… Отговорила роща золотая березовым веселым языком. И журавли, печально пролетая, уж не жалеют больше ни о чем… Вспоминаю всё-всё осеннее, чтобы не порвалась в мозгу связь, чтобы всё время помнить, что я оттуда, где осень. А то совсем можно стебануться, наблюдая, как в сентябре распускаются бутоны ярко красных акаций и почки на баобабах…

Глушь родного леса, желтые листы. Яркая завеса поздней красоты.

Замели далече поздние слова, отзвучали речи – память всё жива…

… Только что по бордовым плиткам пола моего балкона с какой-то прямо не биологической скоростью пронеслось чудное белое насекомое и спряталось за стенкой у холодильника. Не гостиница, а зоопарк!

Лениво вылезаю из насиженного кресла, подхожу и заглядываю с любопытством в тёмную щель. Ничего не видно, а, впрочем, и хрен с ним!

Открываю морозильную камеру, достаю лед, засыпаю его в высокий коричневый стакан, наливаю три пальца Гордон джина, добавляю тоника и, держа в руке запотевший сосуд, смотрю в тропическую черноту ночи на далёкие огоньки рыбацкой деревушки на косе Мусулу в нескольких километрах от берега.

Смотрю, медленно попиваю шуршащую смесь и пытаюсь вылезти из мешка собственного тела, слетать и посетить осень шестьдесят третьего года, пожить своим среди своих на планете Печково.

Дорога на нашу планету началась под гулкой крышей Витебского вокзала на Загородном проспекте. Странно, но я забыл, как мы садились по вагонам. Помню только, что вначале была обыкновенная электричка, а потом уже после пересадки на какой-то станции, чье имя ушло, мы сели в зеленые вагончики с грибками вентиляторов на крыше и скамейками из желтых полированных реек. Помнится, еще в электричке кто-то сказал: Нужно пройтись по вагонам и отобрать хороших людей.

Требуются сорок человек в Печково. Я еще тогда не знал, что Печково навсегда станет нашей планетой, а это слово и сама фраза прозвучали тогда также просто, как неделю назад в Минздраве фраза шефа: Мы открываем новую точку в Маланже. Нужно отобрать народ в Маланже.

И мы пошли по вагонам. Вот сидят у окна две маленькие, худенькие и очень хорошенькие брюнеточки. Шевеля уже крепко захмелевшими мозгами соображаю, что вот эту с длинными волосами зовут Алиса, а вон ту, коротко стриженную – Мира. Подхожу и интимно спрашиваю:

– Хотите с нами в Печково? Гарантирую веселое время провождение.

Девчонки, а выпить не желаете?

И как по волшебству появляются бутылка и эмалированная кружка.

Кто их достал? Кажется, "Валера с молотком". Ведь, был же такой

"Валера с молотком", был!…

… Какое к черту насекомое! Малюсенький белый мышонок, всего сантиметра три в длину, снова выскочил из-за холодильника, мгновенно добежал до какой-то крошки на каменном полу, схватил её и так же молниеносно умчался…

… Затем была пересадка, и мы бесконечно долго ждали поезда в

Печково и лежали на пыльной зеленой траве сентября шестьдесят третьего года. А только что попавшая в нашу компанию Алиса уже командовала самым главным: процессом разлива и распределения водки… Снова сели и снова поехали…

Потом помню только высокий берег, зеленый горизонт под низким северным небом, кривую ухабистую дорогу вниз, речку с сентябрьской водой, деревянную кухню на лугу, церковь и кладбище на другой стороне. Смутно вспоминаю отчаянно пьяное веселье первой ночи,

Сережу Сапгира, отбивающего ногой разухабистый ритм, долговязую фигуру Юры Хохлова, и его хватающий за воротник рубахи вопрос:

Объясни мне моё "Я"…

… Подвал деревенского клуба, два измерения неструганных деревянных нар: вдоль длинной стены и вдоль короткой, напротив входа. Детский уговор первой ночи: девочки спят здесь, а мальчики там. Мне же с самого начала досталось место у короткой стены рядом с

Сережей, Гиви и Андрюшей Воробьевым…