Мазь такая анти-мандавошная в моей юности в любой аптеке продавалась. Вот и мажу душу полетанью марки Абсолют. Тогда проходит зуд, и возникает некое ощущение, словно я у нас, дома. Правильно

Хемингуэй подметил: когда немножко выпьешь, то кажется, что все немножко так, как было раньше…

… Мне кажется, Господь сознательно запрограммировал населяющих русское пространство людей на какую-то просто патологическую любовь к собственной земле. Ибо уж больно убога и невзрачна наша Русь в глазах всего нероссийского народонаселения. Ну, что может быть красивого с точки зрения западного европейца, африканца, латиноамериканца, японца, китайца в однообразных, сумрачных мещерских лесах, бесконечных покрытых снегом полях или в унылом подлеске над ингерманландским болотом на фоне низкого тускло-желтого неба, который пассажир начинает лицезреть из окна, как только поезд

Москва-Петербург пересечёт границу Ленинградской области? У меня же при виде этой картины сердце разрывается и вся душа кричит: моё это, моё!

Так что, как я понимаю, если бы не была заложена в русские души подобная программа, разбежались бы все оттуда к чертовой бабушке еще в прошлые века и обезлюдела бы сия земля, что, видимо, в планы

Создателя не входило. Причем, программа эта действует по принципу вируса и иногда даже заражает живших в России людей, историческими корнями с ней никак не связанных. Не так уж мало русских немцев в

Германии или русских евреев в Израиле, которые при всей своей сытой и благополучной жизни вдруг начинают ни с того, ни с сего по черному, по-русски пить, говорить и думать только о России, где им было совсем не сытно и не благополучно!

И еще – великое счастье и везение, что нынешняя ностальгия, свербящая душу моему поколению эмигрантов так называемой четвертой или колбасной волны, даже близко не сравнима с ностальгией Белой эмиграции. Так же как несопоставим триппер, пусть и отягощенный лобковыми вшами, со страшным антоновым огнем, который жег души тех, кто после стольких лет нечеловеческих мук стояли на палубах транспортных судов союзников и смотрели на русский берег, уходящий от них навсегда.

Иногда воображаю себе, что прибыл сюда не в уютном самолётном кресле за вкусной жратвой, а бежал, как они, всё бросив и утратив.

Особенно образно это видится, когда попадаются на глаза старинные фотографии Монреаля двадцатых годов. Я смотрю на эти улицы, дома, высокие автомобили с цилиндрами фар, молодых людей в канотье и гамашах, старинные трамваи и представляю себя самого, совершенно потерянного, стоящего на этом совершенно чужом краю света, в жутчайшей дали от всего, что так дорого сердцу. Где-то там за океаном гибнет моя страна, умирают дорогие мне люди, а я торчу здесь и не знаю ничего ни о ком. И никаких интернетов, ни телефонных карточек для звонков по полтора часа за пять долларов. Не говоря уже про тысячи вывезенных из дома фотографий, да русские видеотеки с бесчисленным количеством современных фильмов. И никакой, даже гипотетической возможности вернуться и хоть когда-нибудь снова увидеть родной край. Просто – ничего. Пустое место, где всё надо начать сначала.

Какой подлинный ад должен был пылать тогда в моей душе. И как спасительны должны были казаться бутылка водки, русская поэзия и молитва! Так явно представляю себя пьяного, бредущего по улицам чужого мне города, сосущего из горла водку и бормочущего:

В Константинополе у турка валялся порван и загажен

План города Санкт-Петербурга (в квадратном дюйме триста сажен)

И вздрогнули воспоминанья! И замер шаг… и взор мой влажен…

В моей тоске, как и на плане: "в квадратном дюйме триста сажен!"

А потом бухающегося в храме на колени и поющего вместе с хором:

"Святый Боже, Святый кр?пкiй, Святый безсмертный помилуй насъ!". Вот это, наверное, и есть то самое настоящее, что зовется Ностальгией.

…С января девяностого года, когда я поселился на подворье

Русской Зарубежной Церкви, то по воскресеньям стоял с сынами и внуками белых эмигрантов и пел мысленно ту же молитву. При этом прекрасно понимал, что у меня есть в Москве благополучный дом и жена с дочкой, с которыми всё в порядке, ибо я регулярно раз в несколько дней говорю с ними по телефону. А главное, никто меня здесь насильно не держит. Вот обратный билет, а вон там автобус в аэропорт. Садись и кати домой. А я пил после храма водку и называл сие действо заливанием ностальгии.

Все это напоминает мне один случай, происшедший тридцать с лишним лет тому назад в алжирском аэропорту "Мэзон бланш". Я тогда провожал в Союз очередную группу врачей, а рядом со мной прощались два в дымину пьяных бугая нефтяника. Один обнимал другого и в полном смысле этого слова рыдал, говоря сквозь слезы: Колян, др-руг! Домой, бля, едешь, на р-р-родину! Р-р-родную землю поцелуешь, р-р-родные, бля, березки обнимешь, щекой к ним прижмешься! Как я тебе завидую, как завидую! А я, бля, на пятый год продлился!

И при этом горестно махал рукой, мол, вот как мне в жизни не повезло, не то что, мол, тебе, Колян…

Надо же, как странно всё случилось. Прибыл я сюда, в Канаду, в августе 89 года, а когда ехал в аэропорт, мысли даже не было, что покидаю ту жизнь, ту страну навсегда, и вступаю в какой-то новый, неведомый мне виток судьбы. Даже по сторонам особенно не смотрел, не прощался с окружающим меня столь привычным советским миром, которого, как оказалось, больше уже не увижу никогда.

Абсолютно уверен был, что улетаю всего на пол года, затем вернусь и все будет, как раньше, кроме, естественно, издательства АПН, ибо из него я уже уволился. Представляешь, Александр Лазаревич, я вот так взял и добровольно покинул такую распрекрасную халяву! Ну, чуяло моё сердце, что наступают совсем другие времена, в которые наше издательство с его брошюрами на 110 языках мира о преимуществах савейскаго, бля, образа жизни никак не впишется. И начал я глубоко задумываться, как же мне дальше жить и кормить собственную семью.

Вдруг, подруга юности Алиса нашла меня спустя четырнадцать лет полной разлуки. Позвонила и позвала в гости в Канаду. А один приятель, начинающий бизнесмен по имени Генка, как раз к тому времени предложил мне купить в Канаде компьютер и продать ему за 75 тысяч рублей, сумма по тем временам совершенно фантастическая. Ведь я же, со всеми халтурами и переводами, имел в месяц около пятисот, что было, ой даже как шикарно. Вот и решил, что, мол, поеду в гости к Алисе, там пристроюсь на какую-нибудь работу, заработаю за шесть месяцев пару тысяч долларов на компьютер, отдам его Генке, получу семьдесят пять тысяч рублёв и буду жировать, тратить их всю оставшуюся до пенсии жизнь. А работать вообще не нужно будет. Живи, мол, и наслаждайся. Вот, каковы были мои мысли, когда я отправился на пол года в Канаду.

Поначалу обосновался, естественно, в Торонто у Алисы с Виталиком.

Правда, к великой грусти моей, они уже давно были в разводе и, по-моему, общались только лишь из-за меня. Так что, правильнее сказать, что поселился я у Алисы, а Виталик нас обоих всего лишь навещал. Но вышло всё совсем не так, как предполагалось. На компьютер я не заработал. А тут ещё супруга моя, Надежда

Владимировна, принялась бомбардировать меня письмами с требованием: мол, что хочешь делай, но забери нас отсюда, ибо здесь жить невозможно. Вчера, мол, у нас возле подъезда человека убили, так труп чуть ли не пол дня лежал, пока за ним менты не приехали. А позавчера у метро Рязанский проспект при ней мужику в живот ножом засадили, он катался по земле, орал, кровью истекая: "Суки, падлы, всех достану, всех перережу". Супруга же моя – слабонервная и в таких играх принимать участие не захотела. Вот и потребовала переезда в Канаду. Тогда умные и бывалые мои друзья – Алиса с

Виталиком, подсказали, что есть оказывается, такая квебекская иммиграционная служба, где очень любят людей, разговаривающих по-французски.

Вот и поехали мы в ноябре 89 года с Алисой в Нью Йорк, где я пришел в квебекское представительство, и на приличном французском языке объяснил, что хотел бы к ним иммигрировать в качестве переводчика. Ко мне, действительно, отнеслись весьма душевно, дали кучу анкет и помогли их заполнить. Потом посоветовали переехать из