Однако, вопреки местным сплетням, Джордж ни разу не вступал в половую связь с животными.
Хотя сам он, вероятно, никогда над этим не задумывался, одним из самых прочных его убеждений было такое: жизнью, лишенной физической близости, едва ли стоит жить. У его мамы очень здорово это получалось — трогать, ласкать, обнимать и нежничать; ерошить волосы, хлопать по попке и подбрасывать на коленях. Даже отец время от времени не чурался крепкого рукопожатия или мужских объятий. Джордж вырос в твердой уверенности, что подобные восхитительные столкновения, подобные выплески неспровоцированных вольных чувств и составляют самую суть нежных отношений. Кроме того, весь ритм жизни на отцовской ферме в огромной степени диктовался циклами воспроизводства, и Джордж оказался, наверное, более других к ним восприимчив, ибо с ранних лет у него развились здоровые сексуальные желания. И с такими желаниями он едва ли мог найти себе менее подходящую спутницу жизни (хотя выбора ему никто не предоставил), чем Дороти Уиншоу, на которой он и женился весной 1962 года. Медовый месяц они провели в отеле Озерного края с видом на Дервент-Уотер; в том же самом отеле однажды липким июньским вечером двадцать лет спустя Джордж оказался опять. Напивался он в одиночестве. Хоть и затуманенный алкоголем, разум его все равно рисовал неприятно отчетливые картины их первой брачной ночи. Нет, Дороти не отталкивала его, но ее непробиваемая пассивность оказалась лучшим способом сопротивления; кроме того, помимо чистого презрения, Джордж различал в ней скуку и насмешку. Что бы супруг ни предлагал в виде предварительных ласк, его ищущие пальцы натыкались лишь на сухость. Продолжать при таких обстоятельствах было бы равнозначно изнасилованию (на которое у него не было физических возможностей, не говоря обо всем остальном). В последующие недели Джордж предпринял еще три-четыре попытки, после чего тема была похоронена, а с ней и надежды Джорджа. Оглядываясь теперь на минувшие дни сквозь алкогольный туман, он понимал, насколько смехотворно и абсурдно было надеяться на консумацию такого брака. У них с Дороти — полная физическая несовместимость. Их сексуальный союз невозможен так же, как невозможна случка искалеченных индюков, которых супруга его разводила посредством искусственного осеменения: их мясные грудки столь раздуты годами химических инъекций и селекционного отбора, что половые органы никогда уже не смогут соприкоснуться друг с другом.
Почему же Джордж так и не возненавидел супругу? Потому ли, что она обогатила его (в финансовом смысле), как он и мечтать не смел? Или же немного гордился тем, что его тихую, старомодную семейную ферму, управлявшуюся дедовскими методами, Дороти превратила в одну из грандиознейших агрохимических империй страны? Или же ненависть оказалась смыта приливами виски, в которые он погружался каждодневно, все меньше и меньше таясь от окружающих? Как бы то ни было, они с Дороти давно вели раздельную жизнь. По рабочим дням она уезжала в город, где на унылом пустыре одной из дальних окраин громоздился четырехэтажный комплекс контор и лабораторий — всемирная штаб-квартира холдинга «Бранвин». Сам Джордж не появлялся там вот уже больше пятнадцати лет. Не имея ни малейшей склонности к бизнесу, ничего не соображая в науке и не испытывая ничего, кроме презрения к играм в отроческие «змейки и лесенки» на рынке ценных бумаг, которые, казалось, занимали всех без исключения директоров, он предпочел уйти в фантазии о прежних счастливых временах. На ферме после нововведений Дороти (она снесла все постройки и заменила их бессчетными рядами массивных инкубаторов из тусклой серой стали и теплицами с искусственным климатом) чудом уцелел лишь один маленький кирпичный коровник именно здесь Джордж и проводил свои дни, и компанию ему составляли бутылка виски да самые больные и слабые животные, которых удалось спасти из заточения в надежде выходить: цыплята, сверхразвитые тела которых больше не держались на ножках, или телята с кривыми спинками и бедрами, раздутыми от небрежно вколотых гормонов роста. Долгое время о существовании этого мрачного убежища Дороти не знала — не инспектировать же ей, в самом деле, всю территорию фермы, но затем коровник случайно обнаружили, и Дороти уже не скрывала бешеного презрения к сентиментальности супруга.
— У него сломана нога, — сказал Джордж, закрывая телом вход в коровник, где в углу съежился Герберт. — Я бы не пережил, если б его погрузили в фургон вместе с остальными.
— Да я тебе все ноги переломаю, если ты не оставишь мой скот в покое! — заорала Дороти. — Я на тебя, черт возьми, заявить могу за то, чем ты тут занимаешься!
— Я его гладил, только и всего.
— Боже милостивый! А ты выполнил то, о чем я тебя просила? Поговорил с кухаркой насчет обеда в пятницу вечером?
Джордж тупо посмотрел на нее:
— Какого обеда в пятницу вечером?
— Обеда, который мы устраиваем для Томаса, Генри и людей из «Кормодиета». — Обычно Дороти повсюду носила с собой хлыст для верховой езды; теперь она в раздражении хлестнула себя им по ляжке. — Ты об этом забыл, правда? Ты вообще ни черта не помнишь. Бесполезный, высохший, выжатый ссыкун. Боже милостивый!
Развернувшись, она ринулась к зданию фермы. Глядя ей вслед, Джордж резко почувствовал себя потрясающе трезвым.
И вдруг он спросил себя: зачем я вообще женился на этой женщине?
А потом отправился в Озерный край обдумывать ответ.
*
Он начал пить, чтобы справиться с одиночеством. Не тем одиночеством, которое испытывал порой, если приходилось в одиночку управлять фермой и целые дни проводить в гордом королевском уединении среди торфяников, в обществе овец и коров. Скорее то было одиночество спартанских гостиничных номеров Центрального Лондона: поздний вечер, впереди — бессонная ночь, и никакого занятия для ума, кроме Библии Гидеона и последнего номера «Вестника птицеводства». Вскоре после женитьбы Джордж провел множество таких ночей: Дороти настояла, что в его же интересах войти в совет Национального союза фермеров. Он проработал там немногим больше года, по ходу дела обнаружив, что не обладает талантом к лоббированию или комитетской работе, с другими членами Союза не имеет ничего общего, а они, в свою очередь, не разделяют его любви к работе на ферме. У него сложилось впечатление, что и в Совет они вступили только затем, чтобы от этого избавиться. Когда же он подал в отставку, Дороти ясно дала понять, что не доверит ему вести дела на ферме в ее отсутствие. Не побеспокоившись даже посоветоваться с мужем, она дала объявление о поиске управляющего, и Джордж понял, что его, в сущности, списали в расход.
А Дороти тем временем взяла бразды правления в свои руки. Сполна воспользовавшись парламентскими связями своего двоюродного брата Генри (с обеих сторон палаты общин), она вскоре стала закатывать обеды и банкеты для самых влиятельных фигур Казначейства и Министерства сельского хозяйства. В шикарных ресторанах и на роскошных вечеринках она убеждала государственных чиновников и членов парламента в необходимости еще более щедрых субсидий фермерам, желающим перейти на новые интенсивные методы хозяйствования; именно ее усилиями (и усилиями ей подобных) правительство начало наращивать дотации и увеличивать налоговые льготы на все стадии сельскохозяйственного производства — от заливки фундамента и возведения зданий до приобретения и наладки оборудования. Фермеры помельче, противившиеся подобным инициативам, вскоре оказались неспособны выдерживать цены, которые потребителю предлагали их высокодотируемые конкуренты.
Как только пошли слухи, что правительственные средства в больших количествах направляются на поддержку интенсивного сельского хозяйства, на сцену вышли и финансовые институты. И тут у Дороти имелась солидная фора: Томас Уиншоу к тому времени уже становился одним из самых влиятельных членов банковского истэблишмента. Едва пронюхав, куда кренится политика правительства, он начал вкладывать большие капиталы в сельскохозяйственные угодья и охотно предлагал Дороти немалые кредиты — под землю — на ее программы расширения (общая сумма долга вынуждала ее из года в год выжимать из почвы и поголовья все большую урожайность). С самого начала целью Дороти являлась прибыль — ради ее гарантий она и контролировала процесс производства от первой до последней стадии. Она принялась скупать мелкие фермы по всей стране и связывать их контрактными условиями. Наложив лапу на производство яиц, птицы, бекона и овощей на северо-востоке Англии, Дороти расширила сферу своего влияния. Она основала несколько специальных подразделений: «Кладкие Яйца» (девиз: «На всякий роток найдется желток!»), «Коп-Чушка» («Коптим мясо вместо неба!»), овощная продукция «Зеленые Вершки» («У нас вершки — у вас корешки!») и «Петушки-Потрошки» («Сколько им ни кукарекать, все еда для человека!»). Эмблема же самого «Бранвина» венчала то, что в смысле прибыли считалось алмазом корпоративной короны: отдел замороженных обедов и пудингов быстрого приготовления. Его лозунг был прост: «Бранвинская Фантастика!» Каждую компанию обслуживали сотни фермеров; если они хотели выжить, им вменялось в обязанность использовать все известные человечеству антибиотики, способствующие росту, и повышающие урожайность пестициды. Фермерам также полагалось заказывать весь корм только у компании «Кормодиет» (подразделения холдинга «Бранвин») и насыщать его химическими добавками другой компании — «Химодиет» (подразделения холдинга «Бранвин»). Таким образом, все внутренние издержки сокращались до минимума.
