— Я не выключаюсь.

— Простите?

— Я не выключаюсь. — И она кивнула на мою руку.

Я к тому времени вернулся в кресло напротив и, сам того не сознавая, взял видеопульт. И теперь он был направлен на нее, а палец мой замер на кнопке «пауза».

— Ну, пожалуй, пойду, — сказала она и поднялась с дивана.

Пока она шла к двери, я вдруг подумал, что надо бы как-то спасти ситуацию, и выпалил:

— Наверное, я куплю себе какое-нибудь растение. Тут все станет подругому.

Фиона обернулась.

— У меня по пути с работы есть небольшая теплица, — тихо сказала она, — я могу вам купить, если хотите. Завтра принесу.

— Спасибо. Это очень любезно с вашей стороны.

И она ушла. Несколько секунд после того, как за нею закрылась дверь, я переживал любопытное ощущение: одиночество. Но одиночество это смешивалось с облегчением. А еще чуть погодя облегчение совершенно вытеснило одиночество, затопив и успокоив меня, мягко подвело к креслу. На подлокотниках кресла ждали два моих друга, два испытанных соратника пульты управления видеомагнитофоном и телевизором. Я включил их, нажал на «воспроизведение», и Кеннет произнес:

— Ну, э… симпатичное лицо — это еще, знаете ли, не все.

На следующее утро я проснулся с ощущением, что произошло нечто мимолетное. Событие это, чем бы оно ни оказалось, на данной стадии никаких попыток анализа не переживет; мне же очень хотелось воспользоваться его самым непосредственным симптомом, а именно небывалым в последнее время всплеском умственной и физической энергии. Вот уже несколько месяцев на моем ментальном горизонте клубилось и нависало несколько довольно неприятных задач, но в тот день я почувствовал, что бремя их стало легче и они просто расстилаются передо мной, нисколько не угрожая, а и вовсе даже маня, словно ступени, уводящие в светлое будущее. Я не стал залеживаться в постели. Встал, залез под душ, сварганил себе кое-какой завтрак, вымыл посуду и принялся пылесосить. Прошелся повсюду тряпкой, соскребая слой слежавшейся пыли — такой толстый, что после каждого мазка тряпку приходилось вытряхивать в окно. Затем, слегка утомившись, начал бессистемно прибирать и переставлять вещи. Среди прочего меня очень беспокоило, смогу ли найти некоторые бумаги на тех же местах, где оставил их много месяцев назад, — я намеревался днем заново ознакомиться с ними и взяться за работу. Поиск занял около получаса, но бумаги все-таки нашлись, и я сложил их в стопку на очистившемся столе.

Вне всякого сомнения, день складывался весьма необычно, и я усугубил его необычность еще одним поступком. Вышел на прогулку.

Квартира моя располагалась в глубине большого многоквартирного дома, фасадом выходившего на парк Баттерси. Хотя это послужило чуть ли не главной причиной ее покупки лет семь или восемь назад, преимуществами географического положения я пользовался редко. Обстоятельства иногда вынуждали меня ходить через парк, это верно; однако сознательно спуститься в парк ради удовольствия или размышлений — совсем другое дело. Прежде я не обращал ни малейшего внимания на окружавший меня пейзаж, правда, как выяснилось, делать этого не собирался и сейчас, поскольку на прогулку отправился, в первую очередь надеясь прийти к определенному решению, которое, как и многое другое в жизни, откладывал слишком долго. Но оказалось, что в своем заново пробужденном состоянии я менее обычного способен игнорировать окружающий мир, а потому поймал себя на том, что проникаюсь расположением к этому парку, который доселе отнюдь не считал самым привлекательным в Лондоне. Трава пожухла, клумбы на солнце потрескались и посерели, но их краски изумили меня все равно. Я словно увидел их в первый раз. Под небесами невозможной голубизны орды загорающих подставляли себя яркому солнцу; их порозовевшие тела местами были прикрыты кричаще-яркими лоскутами одежды, а головы покачивались в такт солнечным лучам и отупляющим ритмам магнитофонов-«мыльниц» и плейеров. (В воздухе мешалась самая разная музыка.) Урны были переполнены бутылками, банками и обертками от сэндвичей. Казалось, я очутился на каком-то празднике, где напряжение и негодование маячат далеко на заднем плане, и то, вероятно, лишь потому, что жара, как обычно, граничила с невыносимой, а скорее всего — просто потому, что в глубине души все мы знали, что парк Баттерси далеко не самое лучшее место, чтобы жарой этой изо всех сил наслаждаться. Интересно, сколько еще человек мечтают сейчас оказаться в деревне, среди настоящей природы, рядом с которой парк — лишь непристойная пародия? В его северо-западном углу, недалеко от реки, кто-то попытался воссоздать отдельный садик и обнести его стеной. Пока я несколько минут сидел там, мне этот уголок напомнил сад за фермой мистера Нутталла, где мы играли с Джоан. Но здесь вместо зачарованной тишины, которую в детстве мы принимали как вещь совершенно естественную, я слышал громыхание грузовиков и гул пролетающих самолетов; и с деревьев за нами наблюдали не воробьи и скворцы, а заносчивые городские голуби да жирные черные грачи размером с приличную курицу.

Что касается моего решения, то пришел я к нему довольно быстро. В начале недели я получил уведомление из банка, сегодня утром распечатал конверт и без особого удивления обнаружил, что на балансе у меня большой перерасход. Остается только что-то сделать с той глыбой рукописи, что лежит у меня на столе. Если повезет — и, возможно, если случится чудо, — на ней удастся что-то заработать, но в любом случае прочесть ее следует как можно быстрее, чтобы понять, как подступаться к издателям.

Вернувшись домой, я не мешкая взялся за дело. Мне удалось одолеть около семидесяти страниц, когда в дверь позвонила Фиона. День уже клонился к вечеру. В руках Фиона держала два больших бумажных пакета с ручками, из одного торчали зеленые листья.

— Вот те на! — сказала она. — А вы изменились. (Помню я эти ее довольно нелепые восклицания — до сих пор помню. «Вот те на!» было одним; другим — «Это ж надо!».)

— Правда? — спросил я.

— Так я вас просто в неудачный вечер застала, да? Вчера, я имею в виду?

— Наверное. Сегодня я… больше в себе.

Она поставила пакеты на пол:

— Я вам вот чего принесла. Их нужно пересадить. Можно, я их тут пока оставлю, а сама зайду к себе, немного приведу себя в порядок и все такое, а потом вернусь и помогу вам?

Когда она ушла, я заглянул в пакеты. В одном были растения, в другом довольно внушительные керамические горшки с блюдцами, а также какие-то свертки и газета. В последний раз я заглядывал в этот таблоид очень давно, но, вспомнив, что сегодня пятница, вытащил газету из пакета и быстро пролистал примерно до середины. Найдя что искал, я улыбнулся и принялся читать заметку — сначала без особого интереса, но через несколько строк уже нахмурившись: в памяти что-то тренькнуло. Я сходил в свободную спальню комнату, где устроил кабинет и куда никогда не заглядывал, — и вынес большую коробку, набитую газетными вырезками. Когда вернулась Фиона, я рылся в бумажках.

Фиона забрала пакеты, ушла в кухню и занялась пересадкой. Было слышно, как она передвигает что-то, открывает и закрывает краны. Через какое-то время она произнесла:

— Должна сказать, кухня у вас до ужаса чистая.

— Я сейчас помогу, — отозвался я. — Большое вам спасибо. Я должен вернуть вам деньги.

— Не говорите глупостей.

— Ха!

Я нашел вырезку и с этим торжествующим восклицанием вытянул ее из коробки. Явное свидетельство того, что память моя по-прежнему крепка помимо всего прочего. Разложил газету на обеденном столе, открыл на нужной странице, рядом пристроил вырезку и тщательно перечитал обе заметки. И нахмурился еще сильнее. Войдя в комнату с горшком в руках, Фиона сказала:

— Знаете, я бы не отказалась выпить.

— Простите. Конечно. Я просто искал ее колонку. Что скажете?

Увидев, что я читаю ее газету, Фиона принялась оправдываться:

— Понимаете, я ее не покупала. Нашла в метро. — Потом взглянула на одинаковые фотографии Хилари Уиншоу наверху обеих страниц и скривилась: Кошмарная женщина. Надеюсь, вы не из числа ее поклонников?