«Лучше для тебя», – захотела тогда крикнуть Оливия. Беременность Оливии была большим неудобством для Кандас, хотя никто о ней и не знал.

Для всех остальных Оливия уехала учиться в пансионат в Швейцарии.

– Я пыталась перезвонить тебе, – сказала она. – Той же ночью. Но мне сказали, что ваш телефон отключен.

– Я помню, – сказал Зак. – Нам отключали телефон каждые несколько месяцев, мои родители никогда не оплачивали счета. – Теперь настала очередь Зака откинуться на спинку стула и глубоко вздохнуть. – Я места себе не находил от того, что не мог с тобой связаться. Я пытался тебя отыскать, но тебя невозможно было найти. Я ездил в Нью-Йорк, заходил в твою школу, искал в магазинах рядом с твоим домом, даже ждал у двери твоей квартиры, чтобы поговорить с твоей матерью, но она отказалась разговаривать со мной.

– Я ничего этого не знала, – сказала Оливия так тихо, что сама едва расслышала свои слова. – Я тоже пыталась, Зак. Я не могла тебе дозвониться, так что я стала писать письма. Они все вернулись с пометкой «Вернуть отправителю».

Зак открыл рот.

– Это мама… или отец. Видимо, твой отец успел поговорить с ними. Заплатил им. Скорее всего и телефон они отключили по его просьбе.

Некоторое время они сидели молча. Оливия была эмоционально вымотана, а они еще даже не добрались до момента родов.

– Какой он был, этот дом для беременных подростков? – спросил Зак.

Оливия вспомнила это здание. Находился он в конце грязной дороги, и рядом не было ничего, кроме деревьев и океана. Ей никогда не забыть, как неуютно выглядело это кирпичное здание. Словно тюрьма для малолетних преступников.

Она пожала плечами:

– Ничего особенного. Никто о нас особенно не заботился, но нас обеспечивали всем необходимым. Нам давали витамины, мы проходили медицинский осмотр, нас хорошо кормили. У меня появились там несколько подруг, но ни у кого из девочек не было особенного желания разговаривать, мы просто не могли обсуждать, каково нам там и что мы чувствовали по поводу того, что придется отдавать своих детей на усыновление. – Она глубоко вздохнула. – У меня начались роды, я была так напугана, – сказала Оливия, глядя на свои колени. – Потом ребенок родился, и его забрали. Я ее даже не видела, Зак.

– И тебе сказали, что девочка родилась мертвой? – спросил он с непроницаемым выражением лица.

Оливия кивнула:

– И врач, и медсестра. Только мне был неизвестен пол ребенка.

– Человек твоего отца пришел ко мне домой с младенцем на руках, чеком на двадцать пять тысяч долларов и автобусным билетом до Бостона. Он сказал, что ты больше не хочешь меня видеть, что я просто жалкий ублюдок, который чуть было не испортил тебе жизнь. А затем отдал мне нашу малышку, которая очень на меня походила.

Оливия ахнула и уставилась на Зака.

– Почему? Почему, почему, почему отец это сделал?! Почему он солгал мне? – Слезы полились по ее щекам.

Зак наклонился через столик и сжал ее руки, Оливия удивилась и взглянула на него.

– Не знаю, Оливия. Если это может как-то утешить, то по крайней мере он отдал Кайлу мне. Понятия не имею, почему он не отдал ее на усыновление, как и предполагалось с самого начала.

Оливия посмотрела на него:

– Должно быть, тебе было очень тяжело. В семнадцать лет заботиться о новорожденном. Один, помочь некому.

Зак кивнул:

– Это было тяжело. Но у меня были деньги, и, уж поверь, я их использовал. Они были мне необходимы. Я нашел помощь в Бостоне в центре для отцов, попавших в мое положение. И я принял всю помощь, которую они могли предложить. И я работал и занимался с утра до ночи, чтобы поступить в колледж. Слава Богу, у меня была хорошая сиделка, медсестра на пенсии, чьи внуки жили далеко. Она заботилась о Кайле, пока я учился и работал.

– Кайла…

Зак кивнул.

Оливия едва не расплакалась.

– Ты назвал ее так, потому что мое второе имя Кайя? – прошептала она.

Зак снова кивнул. Они вновь немного помолчали.

– Что ты сказал ей про меня? – спросила Оливия.

– Только то, что знал сам: что ее мать была очень молода, что ей нужно было разобраться со своей жизнью и что когда-нибудь, возможно, она вернется.

Оливия улыбнулась.

– Я и в Блубери переехал только затем, чтобы ты могла найти нас, если бы захотела.

– И где вы сейчас живете?

– Я построил дом у воды. Недалеко от Спайдер-Коув. Помнишь те кусты и грустную плакучую иву? Я избавился от большей части кустарника, но плакучая ива сейчас у меня во дворе.

– Мне всегда нравилось это дерево, – призналась Оливия. – Зак, ты расскажешь Кайле обо мне, о том, что я здесь?

– Мне нужно все это обдумать, – ответил он. – У Кайлы сейчас трудный период.

– Я никак не могу поверить, что мы говорим о моей дочери, о моем ребенке.

– О моем ребенке, – резко поправил ее Зак, поднимаясь.

Оливия растерянно взглянула на него.

Он положил двадцать долларов на стол и надел куртку.

– Мне нужно подумать, Оливия. Давай договоримся, что пока я не позвоню тебе, ты не будешь приближаться к Кайле, хорошо?

Она кивнула, он ушел.

Оливия поехала домой. Ей так хотелось поскорее упасть на диван и не думать о Заке, о Кайле, обо всем, что она узнала и никак не могла осознать.

Она повернула ключ в замке входной двери и, к своему изумлению, обнаружила, что дверь не заперта. Оливия совершенно отчетливо помнила, как запирала дверь, это дало ей несколько дополнительных секунд перед встречей с Заком. Может быть, к ней заезжала Джоанна? У нее есть ключ?

После всего, что произошло сегодня, Оливия совершенно забыла о Джоанне. Да и зачем ей приезжать вечером? Оливии сказали, что Джоанна будет заезжать по утрам в восемь часов. И Джоанна повторила то же самое сегодня утром.

Она стояла на крыльце, и холодный ночной воздух морозил щеки. Ей не хотелось входить. «Это не Нью-Йорк, – уговаривала она себя. – Ты в полной безопасности. Ты, наверное, просто оставила дверь незапертой».

Но Оливия знала, что это не так.

Она открыла дверь и заглянула внутрь. И замерла. Коллекция очаровательных фигурок балерин, которая раньше стояла на маленьком столике, валялась на полу – все балерины были побиты. А на зеркале кто-то написал фломастером: «Убирайся. Ты здесь никому не нужна».