...Вчера нам сообщили, что в Клементину явилась некая пани Фраскати, расспрашивающая о судьбе делла Мирандолы. Монахи отказались с ней разговаривать, отец Густав вкушал обед, заявив, что не станет прерывать трапезу ради беседы с родственницей подозреваемого, и поручил сию тягостную обязанность отцу Лабрайду. Я увязался следом.

Нежеланных гостей сунули в одну из пустующих комнат странноприимного дома. Лючия, на чьем лице застыло выражение спокойного упрямства, лучше всяких слов доказывающее, что она способна дожидаться ответа день, два, и сколько понадобится, прибыла не одна. Унылое подкрепление составляли отец Бенедикт и Орсини, чему я не удивился, а также пара, которую я совершенно не ожидал тут увидеть — пани Либуше и Фортунати, нынче больше смахивавший на обычного горожанина, нежели владельца опального театра. Он притащил с собой вместительную кожаную сумку и извлек из нее связку документов, каковые незамедлительно всучил отцу Лабрайду.

Документы оказались верительным грамотами, подтверждающими личность Лоренцо Фортунати как представителя Венецианского Совета Десяти, выборного сообщества, надзиравшего за нерушимым соблюдением религиозных догматов и занимавшегося отловом вольнодумцев в Республике Венеции. Отец Лабрайд нахмурился, я, приглядевшись к бумагам повнимательнее, хмыкнул себе под нос, но промолчал. Тексты и печати предъявленных грамот весьма походили на настоящие, а вот вписанное в них имя...

Синьор Лоренцо пустился в многословные и путаные объяснения того, как представитель Совета оказался в должности главы лицедейской труппы, а закончил двумя почтительнейшими просьбами: не выдавать его подлинное имя и позволить увидеться с арестованным делла Мирандолой — если не ему лично, то хотя бы синьорине Фраскати или духовнику посольства. Первую просьбу отец Лабрайд пообещал выполнить, по поводу второй заявил, что разрешение свиданий не входит в его полномочия и при всем уважении к должности синьора Фортунати... В общем, обратитесь к отцу Густаву. Нет, не сегодня, а дня через три-четыре. Возможно, он согласится вас принять и подумать, что можно сделать, ведь вообще-то заключенным не разрешается общаться с оставшимися на свободе родными.

— Держались бы вы отсюда подальше, мадемуазель, — вполголоса добавил отче Лабрайд, поняв, что Лючию не переубедить. Итальянка надменно вскинула подбородок:

— Я имею право знать, что случилось с моим родственником! Вы не можете выставить меня за дверь, как... как...

Отец Лабрайд безнадежно махнул рукой и ушел, хлопнув на прощание дверью. Пани Кураже показала ему вслед не слишком пристойный жест. Я потихоньку отвел Лючию в сторону и зашипел:

— Синьорина, вы чем думаете? Скажите спасибо, что отче Лабрайд не сцапал вашу теплую компанию как сообщников и соучастников! Где вы раздобыли эти паленые бумажки?

— У друзей, — робко сказала Фраскати-младшая. — Думаете, он заметил подделку?

— Даже я различил ее с расстояния в десять шагов! Пани Лючия, вы рискуете не только своей головой, но и жизнями ваших приятелей. Поезжайте лучше домой, а синьору Лоренцо скажите, чтобы не выпускал актеров без охраны даже пробежаться до соседней лавки. Кстати, как себя чувствует мадам Андреа?

— Плохо, — Лючия бессильно развела руками. — По-моему, у нее лихорадка. Я хотела позвать лекаря, но теперь никто не рискнет связываться с нами. — Она посмотрела на своих единомышленников, сбившуюся в тесную группку, и печально добавила: — Вот все, что осталось. Друзья познаются в беде, n'est ce pas?

— Qui, — мрачно согласился я. — Но не все потеряно. Мирандола и господин кардинал еще живы, и это главное. Мало ли что может случиться?

Кого я пытаюсь убедить — ее или себя? Финал этого дела был предрешен в тот давний день, когда Краузер явился в крепость Консьержери. Ну почему я позволяю втягивать себя в то, что меня не касается? Я пытаюсь оставаться только очевидцем событий, но никак не их участником!

Третий день. Снисходительность отца Густава приказала долго жить. Наш конклав переместился этажом ниже, в комнату для допросов, щедро предоставленную аббатом Якубом. Пан Гибернов в своей любезности даже провел небольшую познавательную экскурсию — для стремящегося к всестороннему познанию мира отца Фернандо и меня. Маласпина должен поблагодарить фон Турна и господ протестантов: во время прошлогоднего мятежа им удалось проникнуть в монастырь, где они спалили или переломали все орудия допросов. Монахи, конечно, обзавелись новыми, но самыми простейшими, которые нетрудно соорудить с помощью обычных веревок, позаимствованных на мельнице старых жерновов и ремней от конской упряжи.

Возник краткий спор на тему: кому, собственно, предстоит заняться самой тяжкой стороной дознания, то есть управляться со всем этим добром — людям фон Цорна или обычно нанимаемым для этой цели мастерам? Отец Густав надавил авторитетом, и герр Альбрехт отправился подыскивать добровольцев. Таковые не замедлили отыскаться, и теперь действо происходит в сопровождении аккомпанемента, производимого скрипуче проворачивающимися колесами, натягивающимися ремнями и тягуче-бесформенными звуками, отдаленно напоминающими человеческую речь. Чтение больше не спасает. От сегодняшнего завтрака я предусмотрительно отказался, однако подступающая тошнота то и дело напоминает о себе. После часовой обработки Маласпина вроде бы задумался о почетной капитуляции, но герр Мюллер сам все испортил, решив преждевременно прибегнуть к методу «доброго» и «злого» следователей. Отец Алистер отнесся к навязанной ему роли «сочувствующего» без должного старания, итальянец его раскусил, и все началось сызнова.

— Верите ли вы в существование ведьм?

— Мне не доводилось встречать ни одной особы женского пола, заслуживающей подобного наименования.

— Значит, вы утверждаете, будто все приговоренные и сожженные доселе еретики осуждены невинно?

— Я на подобных судах не присутствовал и лично никому приговора не выносил.

— Заслуживающий доверия свидетель заявляет, будто вы навели порчу на имперского наместника Франциска фон Клая, отчего он преставился. Так ли это?

— Вот уже седьмой месяц я безуспешно пытаюсь разыскать хоть какие-то следы пропавшего фон Клая. Как по-вашему, святой отец, похоже это на наведение порчи?

— Имеются показания свидетеля, утверждающие, что вы совместно с делла Мирандолой, послом Венеции, занимались чародейством. Так ли это?

— Ложь от первого до последнего слова.

— Вы заключили брак между делла Мирандолой и женщиной по имени Андреа Фраскати, хотя последняя к тому времени еще не была признана вдовой перед лицом Церкви. Вы знали об этом обстоятельстве?

— Первый супруг синьоры Фраскати исчез более полугода назад, о нем не имелось никаких известий, его сочли умершим. Возможно, этот брак был несколько поспешным, но против него никто не возражал.

— Имеются показания свидетеля, утверждающего, будто делла Мирандола и сгинувший фон Клай — один и тот же человек, колдовским образом изменивший свою внешность. Так ли это?

— Конечно, нет! Большей чуши мне еще не слышать еще не доводилось!

Допрос, кажется, зашел в тупик: Маласпина не подтвердил ни одного выдвинутого против него обвинения, а прибегать к более сильным методам воздействия герр Мюллер почему-то не спешил.

За дощатым столом председателя суда вспыхнуло яростное и неразборчивое перешептывание. Как я заметил, отче Лабрайд в союзе с аббатом Якубом настойчиво пытался в чем-то убедить нашего Великого инквизитора. До странности молчаливый Мак-Дафф от участия в дискуссии уклонился, хотя отец Густав несколько раз интересовался его просвещенным мнением. Наконец партия сторонников перехода к решительным мерам одержала победу, его высокопреподобие снисходительно кивнул, к столу подозвали стоявшего у дверей караульного и отдали ему какое-то распоряжение. Ландскнехт поспешно удалился, Маласпина получил заслуженную передышку — ему даже позволили посидеть в углу на охапке почти свежей соломы и принесли ведерко с водой — но для меня все это представало сменой декораций перед следующим актом трагедии.