Но если безупречность — это не «надежда на совершенство в будущем», а реальное чувство, принесшее покой и отрешенность в сегодняшнюю жизнь, то она освобождает от борьбы и возвращает способность меняться, обучаться новым перцептивным навыкам. Приходит великая непривязанность к своей форме, к привычному способу видения и понимания, что и открывает проход в миры сновидения.

Чувство собственной важности — это не только эмоциональный комплекс, который так часто ограничивает наше социальное поведение, влияет на реакции, формирует характер субъекта, его симпатии и антипатии, мотивы и уровень притязаний личности. ЧСВ — хитрое устройство, прежде и более всего влияющее на человеческую способность познавать. Оно фильтрует поступающие сигналы, искажает и вытесняет их. Более того, оно как бы помимо нашей воли «решает», что для нас близкое и понятное, что — чужое и далекое.

Этот навык изначально формировался как социальный. Он приближал сторонников, поклонников, подхалимов, преграждал путь соперникам, потенциальным и реальным ненавистникам и врагам. Подробнее о его происхождении и механизме можно прочесть в книге «Человек неведомый: Толтекский путь усиления осознания» (2003). Однако психология восприятия «глобализировала» чувство собственной важности и на ранних этапах антропогенеза превратила обычный инстинкт примата в фундаментальное препятствие на пути восприятия и познания.

Чувство собственной важности делает «чужие и далекие миры» несуществующими. Это положение имеет исключительное значение для сно-видящего. Если наяву наш тональ привык покоряться неизбежному давлению энергетического поля, в социальной среде играть разные роли (бывает, некоторые из них сильно уязвляют чувство собственной важности), но при этом удерживать позицию точки сборки в месте согласованной и ясной перцепции «этого мира» — по умолчанию принятого как базовый, как «универсальная опора», обеспечивающая выживание биосоциального организма, то в сновидении и во втором внимании власть чувства собственной важности над восприятием возрастает многократно.

Ведь недаром человек посвятил десятки тысяч лет на всестороннюю адаптацию своего осознания к данному типу энергообмена со средой. Нас нелегко обмануть. И если мы добились снижения фиксации точки сборки до такой степени, что временами допускаем к осознанию качественно иные модели сборки сенсорного поля, обладающие «мироподо-бием», то безусловно понимаем — «мир», который мы посетили, явился с нашего позволения. Если этот мир нам чужд, неприятен или враждебен, достаточно сместить точку сборки — и он исчезнет из нашего опыта, словно это не мир, а дурной сон, призрак воспаленного воображения. Зачем же утруждать себя, заставлять себя страдать — испытывать страх, чувство собственной важности, жалость? «Запрет на перцепцию» — самое простое и радикальное решение.

Вот почему дон Хуан заметил, что «такие путешествия требуют от магов великой непривязанности и полного отказа от чувства собственной важности в любом его проявлении». Для восприятия чужих и далеких миров нет большего препятствия, чем ЧСВ. Даже страх не связан с таким сильным запретом на восприятие. Во-первых, страх — это всего лишь указатель. Его задача — показать воспринимателю предмет страха — если не полностью, то частично; дать представление, общий контур, чтобы субъект знал, чего именно он боится. Страх, если он включается впервые, обучает; он предлагает опыт. А чувство собственной важности работает более всего в двух направлениях — во-первых, оно подтверждает само себя, т. е. повторяется («я имею значение, я важен — подтвердите!»), во-вторых, оно запретительно («я запрещаю себе видеть или знать, что окружающий мир не считает меня важным»). Поэтому ЧСВ сильно ограничивает восприятие и познание всего нового. Это чувство изначально подозрительно», оно опасается всего, что может ему не соответствовать. Вполне логично с его точки зрения, что чем восприятие и знание меньше похоже на привычные, тем больше риск столкнуться с отрицанием тех или иных компонентов собственной важности.

Это не гипертрофированный психологизм, как может показаться. Мы редко осознаем в полной мере, насколько насторожены во всякой необычной для нас обстановке. Наяву мы постоянно ограничиваем область воспринимаемого, если озабочены впечатлением, которое должны произвести на других. Это легко проверить: много ли посторонних деталей вспомнит тот, кто пришел на экзамен, на интервью (собеседование), отборочный конкурс или кастинг? Все знают о поразительном сужении восприятия в подобных ситуациях.

Что же касается сновидящего, попавшего в тот или иной мир второго внимания, то он уязвимее в сотни раз. Если он мало работал над собственной безупречностью, его тональ рефлексивно активизирует как страх, так и чувство собственной важности, что предопределяет и объем, и содержание перцептивного поля. Случайно собранный образ либо элемент из «далекого мира» будет вытесняться практически мгновенно, а это, в свою очередь, сместит точку сборки в более «близкую» и приемлемую позицию.

Из всего сказанного легко сделать вполне практическое заключение: способность сновидящего воспринимать и постигать необычные для человека перцептивные миры полностью зависит от психологических характеристик его целостной личности. В значительной степени психоэнергетические способности познающего субъекта обусловлены зрелостью его психологического мира, его установками и ценностями, которые обеспечивают саму возможность специфического контроля осознания и его саморегуляции.

Иными словами, это как раз тот случай, когда возможность познавать, обретать Силу и использовать ее по назначению, в соответствии с объективными законами, по которым работает психоэнергетический механизм человеческого осознания, зависит от мудрости и безупречности познающего.

Мы должны учитывать, что исследование внимания, восприятия и осознания во всех отношениях неизмеримо сложнее, чем опытное изучение любого феномена или объекта, которые существуют вне наблюдателя, каким бы странным и непредсказуемым ни казался этот феномен нашему познающему началу.

Ибо внимание и восприятие творят куда более впечатляющие «вещи» — они создают само поле, внутри которого Познание становится возможным.

И если мы забываем об этом «чудесно возникшем фоне», то не понимаем самого главного — как и почему существует Мир во всех его неисчислимых проявлениях. Почему Беспредельность, океан неопределенностей, где все силы в конце концов уравновешивают друг друга, где даже локальность — фикция, потому что любое «местоположение» дано как бесконечность, как волна, живущая вне Времени, явлено нам в качестве структуры со множеством компонентов, как нечто, подлежащее разбирательству и постижению?

Причина в нас, в нашей психике с присущим ей вниманием и перцепцией. Там возникает форма, «фигура», которую мы стремимся познать. И что бы ни расследовали мы в этом, нами же порожденном поле, — атомы, электроны, кварки, поля и волны, квантовые «суперструны» или искривления пространственно-временного континуума, — они всегда лишь изощренные конструкты сознания, столкнувшегося с Непостижимым.

Об этой Тайне нельзя забывать, какую бы область Мира мы ни исследовали. Естествоиспытатель, которого интересуют не поверхностные модели, не комбинации ментальных форм, не исчерпаемые никакими теориями и концепциями (которыми, следовательно, можно разнообразить семантические просторы человеческого ума до скончания времен), а Реальность, Океан Энергии и Существования вокруг нас, вынужден быть психологом в самом прямом смысле этого слова. Ибо так или иначе он приходит к началу Всего в собственном внимании, восприятии и осознании.

Поэтому познать собственное внимание и созданное им восприятие — значит познать Всё. Но как это сделать, если внимание, автоматизированное и полностью замаскированное собственными продуктами, всячески убегает от наблюдения? Я вижу только один способ — разорвать связь между вниманием и его предметом, т. е. самим режимом восприятия, который оно привычно «обслуживает».