Помпей остановился, с удивлением уставившись на Цицерона.

– Для чего ты хочешь это сделать? – спросил он.

– Штаб Гнея Помпея Страбона состоит из солдафонов, Гней Помпей. А я не солдафон, – карие глаза смотрели мягко и очень серьезно в лицо его озадаченного наставника, который не знал, смеяться ему или сердиться. – Пожалуйста, отпусти меня! Я навсегда останусь тебе благодарен и никогда не забуду, как много ты сделал для меня. Ты же не глупый парень, Гней Помпей, и видишь, что штаб твоего отца – неподходящее место для меня.

Грозовые тучи рассеялись. Голубые глаза Помпея глядели весело:

– Поступай, как знаешь, Марк Туллий! – сказал он и вздохнул: – Ты знаешь, я буду по тебе скучать.

Сулла прибыл в Рим в начале декабря, не имея понятия, когда будут проходить выборы. После смерти Азеллиона в Риме не было городского претора, и люди говорили, что единственный консул прибудет, когда ему заблагорассудится, и ни минутой раньше. В обычных обстоятельствах это привело бы Суллу в отчаяние. Но в данном случае ни у кого не вызывало сомнений, кто будет новым старшим консулом. Сулла неожиданно стал поистине знаменит. Люди, которых он не знал, здоровались с ним, как братья, женщины улыбались и бросали искоса завлекающие взгляды, толпа приветствовала его. И он был избран авгуром in absentia взамен умершего Азеллиона. В Риме все твердо верили, что это он, Луций Корнелий Сулла, выиграл войну против италиков. Не Марий, не Гней Помпей Страбон. Сулла! Сулла! Сулла!

Сенат никак не мог решиться формально назначить его главнокомандующим на южном театре войны после смерти консула Катона; все, что он сделал, он сделал в качестве легата умершего человека. Однако Сулла вскоре может быть избран новым старшим консулом, и тогда сенат должен будет дать ему любое командование, какое он запросит. Замешательство среди некоторых сенатских лидеров, таких, как Луций Марций Филипп, вызванное тем, что они просмотрели этого легата, позабавило Суллу, когда он встретился с ними. Они явно считали его легкой фигурой, неспособной творить чудеса. Но теперь он стал всенародным героем.

Одним из первых визитов, которые Сулла сделал в Риме, был визит к Гаю Марию; он застал его настолько поправившимся, что изумился такому прогрессу. Вместе со стариком был одиннадцатилетний Гай Юлий Цезарь Младший, теперь ставший ростом почти что с Суллу, но явно еще не возмужавший. Столь же поразительным и умным, и во многих отношениях уже не мальчиком он показал себя и во время последующих визитов Суллы к Аврелии. Он присматривал за Марием уже в течение года и острым ухом дикого звереныша вслушивался в каждое слово хозяина, слыша все, не забывая ничего.

Сулла узнал от Мария о том, насколько близок к гибели был молодой Марий, все еще сражавшийся вместе с Цинной и Корнутом против марсов, спокойный и более ответственный, чем сын Суллы. Сулла также узнал о смертельной опасности, которой подвергся юный Цезарь, в то время, как тот на протяжении всего рассказа сидел, улыбаясь и глядя в пространство. Присутствие Луция Декумия в части этого эпизода встревожило и удивило Суллу. Это не было похоже на Гая Мария! Что происходит с миром, если Гай Марий опустился до того, чтобы нанимать профессионального убийцу? Столь явной, очевидной случайностью была смерть Публия Клавдия Пульхра, что Сулла понял: это не несчастный случай. Только как это все было проделано? Возможно ли на самом деле, что этот ребенок рисковал своей жизнью, чтобы столкнуть Публия Клавдия Пульхра с утеса? Нет! Даже сам Сулла не обладал такой уверенностью, если речь шла об убийстве.

Обратив свой беспокойный взор на мальчика, в то время, как Марий продолжал болтать (ясно было, что он сам верит в то, что вмешательство Луция Декумия не понадобилось), Сулла сосредоточился, намереваясь нагнать страх на юного Цезаря. Но мальчик, ощутив эти невидимые лучи, смотрел вверх и через Суллу, и в глазах его не было и следа страха. Не было ни малейшей тревоги. Не было уже и улыбки. Юный Цезарь смотрел на Суллу с трезвым и проницательным интересом. «Он знает, кто я такой! – подумал Сулла. – Но и про тебя, юный Цезарь, я тоже знаю, кто ты такой! И спаси великий бог Рим от нас обоих!»

Благородный человек, Гай Марий не испытал ничего, кроме радости, услышав о победе Суллы. Даже награждение Травяным венком, единственной военной наградой, которая ускользнула от Мария, он приветствовал без зависти или обиды.

– Что ты теперь скажешь о полководцах обучаемой «разновидности»? – спросил Сулла вызывающе.

– Я скажу, Луций Корнелий, что я был неправ. О, не по поводу обучаемых полководцев! Нет, я был неправ, говоря, что у тебя нет врожденной военной жилки. Она у тебя есть, есть. Послать Гая Коскония морем в Апулию – это было вдохновение, и твоя операция по взятию в клещи была проведена так, как не смог бы ни один – даже прекрасно обученный – человек, если он не прирожденный полководец до мозга костей.

Это был ответ, который должен был бы сделать Луция Корнелия Суллу абсолютно счастливым и полностью отомщенным. Но не сделал. Потому что Сулла понимал: Марий по-прежнему считает себя лучшим полководцем и убежден, что подчинил бы Южную Италию быстрее, чем он. «Что я должен сделать, чтобы убедить этого старого упрямого осла, что он имеет дело с равным себе?» – кричал про себя Сулла, внешне не выдавая своих чувств. Он ощущал, как шевелятся его волосы, и смотрел на юного Цезаря, читая в его глазах понимание своего невысказанного вопроса.

– О чем ты думаешь, юный Цезарь? – спросил Сулла.

– Я восхищен, Луций Корнелий.

– Простоватый ответ.

– Зато искренний.

– Пойдем, молодой человек, я провожу тебя домой.

Сначала они шли молча, Сулла в своей совершенно белой кандидатской тоге, мальчик в своей детской тоге с пурпурной каймой с амулетом – bulla – на ремешке, надетом на шею для предохранения от зла. Сначала Сулла думал, что все кивки и улыбки встречных предназначены ему, столь знаменитым он сделался, пока вдруг не осознал, что многие из этих приветствий относятся на самом деле к мальчику.

– Откуда здесь все знают тебя, юный Цезарь?

– Это лишь отражение славы, Луций Корнелий. Я же повсюду хожу с Гаем Марием, ты знаешь. Здесь, вблизи форума, я просто мальчик Гая Мария. Но как только мы войдем в Субуру, там меня знают самого.

– Твой отец дома?

– Нет, он все еще под Аскулом вместе с Публием Сульпицием и Гаем Бебием, – ответил мальчик.

– Теперь он скоро будет дома. Эта армия уже отправилась.

– Да, я думаю, скоро.

– С радостью ждешь встречи с отцом?

– Конечно, – просто ответил юный Цезарь.

– Ты помнишь своего двоюродного брата, моего сына? Лицо мальчика осветилось; теперь энтузиазм был неподдельным:

– Как я могу забыть его? Он был такой милый! Когда он умер, я написал о нем стихотворение.

– Что ты сказал? Ты можешь прочитать его мне? Молодой Цезарь покачал головой:

– Мне было нехорошо в те дни, и я не стану читать стихи, если ты не возражаешь. Когда-нибудь я напишу о нем получше, и тогда сделаю копию для тебя.

Глупо было бередить старую рану, Сулла находил это неудобным в беседе с одиннадцатилетним мальчиком! Он замолчал, сдерживая слезы.

Аврелия, как всегда, занималась делами за своим столом, но сразу же вышла, как только Евтихий сказал ей, кто привел ее сына домой. Когда они расположились в комнате для приема гостей, юный Цезарь остался вместе с ними, внимательно приглядываясь к матери. «Что ему еще втемяшилось? – подумал Сулла, раздраженный тем, что присутствие мальчика не позволяло ему спросить Аврелию о важных для него вещах. К счастью, она заметила его недовольство и скоро отослала сына, который покинул их с неохотой.

– Что с ним? – спросил Сулла.

– Я подозреваю, Гай Марий сказал что-нибудь такое, чтобы вызвать у Гая Юлия ошибочную мысль по поводу моей дружбы с тобой, Луций Корнелий, – спокойно сказала Аврелия.

– О, боги! – старый негодяй! Как он смел! Прекрасная Аврелия весело рассмеялась: