– С тобой все в порядке?
Ланселот медленно кивнул и, подвинувшись, освободил мне место на скамье и сделал знак, чтобы я села рядом. Когда я села, он потянулся к моему букету. Вытащив из него лилию и задумчиво разглядывая ее, рыцарь начал говорить.
– Как определить нашу ответственность, Гвен? Твое отношение к людям… разве на самом деле не это определяет, какой ты человек? Пелагиус говорит, что мы были бы такими же безгрешными, как Христос, если бы отвечали за свои поступки. Но его учение просуществовало не долго, – добавил Ланселот, медленно вертя цветок между большим и указательным пальцами. – Римские христиане прилепили к нему клеймо еретика и теперь вместо этого исповедуют теорию Святого Августина о божественном всепрощении.
Я не могла тратить время на философские рассуждения и бросила на бретонца еще один взгляд, пытаясь определить, какое это имеет отношение к Элейне.
Ланселот хмурился, полностью поглощенный мыслью, мучившей его.
– Ты же не можешь строить свою жизнь так, как об этом мечтает другой человек, особенно если ты этого не хочешь. – Ланс вздрогнул и слегка покачал головой. – Это так же невозможно, как пытаться жить за другого человека. У нас так мало времени, и мы должны жить так, как хочется нам, и позволить другим иметь такую же свободу… О боже, Гвен, я никогда не думал, что стану причиной ее смерти!
Слова вырвались у него с рыданием, и он зажал голову руками, а слезы неудержимо катились по его щекам.
– Но если ты дал ей надежду… если вы были любовниками… – Мой голос замер. Мне внезапно расхотелось слушать его ответ.
Ланс поднял голову и посмотрел мне в глаза.
– Я никогда не был ее любовником. Другом… нет, скорее опекуном или даже старшим братом. Но любовником – никогда, клянусь. Я не смог бы развлекаться с ней, потому что я люблю… другую.
Последние слова Ланселот проговорил быстро, как будто хотел сказать что-то еще, но в последний момент передумал.
Теперь я поняла, что он любит меня.
Осознание этого было неожиданно, и у меня закружилась голова и перехватило дыхание. Я смотрела на свои руки, избегая взгляда Ланселота, боясь прочесть в нем любовь и нежность, которые мне всегда хотелось видеть, и оказаться беззащитной в своем ответном чувстве.
В молчании, повисшем между нами, я чувствовала взгляд Ланса на своем лице, ощутимый, как ласка. Вспыхнув, я отвернулась. Он нежно дотронулся до моего подбородка, поднял мою голову и приблизил мое лицо к своему. Напряжение становилось невыносимым, и я подняла глаза и, дрожа, посмотрела на него. Медленно и неизбежно наши губы соединились в сладострастном поцелуе.
Восторженная дрожь пробежала по моему телу, волной накатило желание, и я услышала свой вздох.
А потом вскочила и, ничего не видя, побежала ко дворцу, бросив цветы, корзинку и ножницы. Я летела, ни о чем не думая, не зная, куда бегу, а вбежав во дворец, наткнулась на своего мужа.
– Гвен! – воскликнул Артур, вытаскивая свой кинжал. – Что случилось?
Я резко остановилась, прервав свой бег так же внезапно, как начала.
– Змея, – пробормотала я, зная, что совершенно не умею врать, – я срезала цветы и нечаянно потревожила змею.
– Ради бога, Гвен, – проворчал Артур, – я подумал, что небеса падают на землю.
– Не совсем так, – ответила я, начиная успокаиваться, – земля не разверзлась и вода не хлынула на берег. Все осталось, как было.
Артур недоуменно посмотрел на меня прежде, чем приступить к делам государства, а я тихо удалилась. Мне нужно было остаться одной, чтобы собраться с мыслями и разобраться в своих отношениях с Ланселотом.
Но покоя и уединения не получилось, потому что, когда я пересекала дворик рядом со спальными комнатами, я увидела королеву Корнуолла.
Изольда сидела за вышиванием. Ее платье было такого же фиалкового цвета, как и ее глаза, а полоски зеленой, синей и золотой парчи, которыми были отделаны вырез платья и рукава, подчеркивали белизну ее кожи. Даже в печали она была прекрасна, и я понимала, почему другие женщины завидовали королеве Корнуолла.
Изольда подняла глаза от своей работы, как робеющий ребенок.
Щеки ее были мокрыми, и было заметно, что она плакала уже давно.
– Господи, – сказала я, подавая Изольде свой платок, – ты же испортишь свою работу.
Она взяла платок и зажала его в кулаке, а слезы продолжали катиться по ее лицу. Изольда смотрела на меня с тоской.
«О боги, – думала я, – что мне с ней делать?»
– Успокойся, – неловко начала я, – пойдем в мою комнату и выпьем чаю. Там мы можем поговорить спокойно. Дела кажутся совсем не такими ужасными, если ты можешь кому-нибудь рассказать о них.
Изольда нерешительно посмотрела на меня, но, подумав, согласно кивнула, и мы пошли в мои комнаты, где она села у окна. Я забрала у нее платок, потом присела на корточки и ласково вытерла ее щеки. Губы Изольды дрожали, но она вес еще молчала.
– Ну ладно, ладно, – сказала я, обнимая ее за плечи и прижимая к себе худенькую девушку в роскошном одеянии. – В жизни есть время для слез и время, когда справедливость торжествует. Вот увидишь… мы найдем какой-нибудь способ… что-нибудь придумаем… скоро все уладится…
Все ласковые слова, которые я могла вспомнить, не трогали ее, терялись в ее огромном горе, и перед лицом такой муки все они казались неуместными и глупыми.
– Это из-за Тристана? – наконец спросила я, подумав, что, может быть, влюбленные поссорились. – Он тебя обидел?
– Да, – прошептала она, но потом торопливо добавила. – Нет. То есть не совсем. О, госпожа, мне трудно говорить о своей любви. Иногда мне кажется, что я не вынесу ни одного дня с ним, но без него я не могу жить. Люди насмешливо улыбаются, хихикают и ругают меня за то, что я предала короля, и, может быть, они правы. Может быть, я на самом деле распутная, как они утверждают, позорящая свою семью, страну и постель своего господина.
Изольда снова залилась слезами. Это было душераздирающе.
Ее кузина Бранвена принесла чай, тихо поставила поднос на стол у окна и безмолвно исчезла за занавеской, закрывающей дверь. Я поблагодарила про себя ее за преданность, зная, что она будет сторожить вход и не позволит никому тревожить свою хозяйку.
Когда рыдания Изольды стихли, я передала ей чашку с чаем, и несколько минут она молча пила.
– Ты, наверное, знаешь, что нам с Тристаном предначертано навеки любить друг друга? – наконец спросила она голосом, полным отчаяния и смирения. – Моя мать – очень могущественная колдунья, и она беспокоилась, что мне может не понравиться жизнь с королем Марком. Поэтому к свадьбе она приготовила подарок в виде снадобья, которое должно было подействовать так, чтобы ни один из нас никогда не проявлял интереса к кому-нибудь еще. Тристан и я выпили его по ошибке, в лодке, еще не доехав до Корнуолла, и теперь нам предопределено судьбой любить друг друга до конца жизни.
Красавица смотрела на свои колени, являя собой настоящую картину королевской трагедии. Ее рассказ был явно выдуманным, и я не чувствовала к ней жалости, пока она не произнесла чуть слышно:
– Я не просила этого и, если бы смогла, прервала бы эти отвратительные отношения.
Стенания Изольды были искренними, и можно было не сомневаться – она страдала по-настоящему, поэтому я, как могла, успокаивала ее. Когда она допила чай, то перестала плакать и, успокоившись, ушла в свои комнаты.
Говорят, что в нашей жизни ничего не происходит случайно, и встреча с Изольдой заставила меня задуматься об этом. Я была женой Артура и не могла позволить себе попасть в такую же ловушку, в какой оказалась Изольда.
Поэтому я стала обдумывать, что скажу Ланселоту, и решила, что случившееся утром никогда не повторится. По крайней мере, я собиралась сделать именно так, когда спускалась вниз в парадную залу.
