В глазах Летти появилось знакомое затравленное выражение. Как и вчера вечером, они наполнились слезами, которые на момент застыли, словно стеклянные, а затем потекли по щекам.

– Вы оба говорите друг о друге такие ужасные вещи, – надломленным голосом промолвила девушка.

– Из-за того, что говорят обо мне, не стоит проливать слезы, Летти, – добродушно произнесла миссис Роузн.

– Ты должна решить, хочешь ли перебраться в дом, куда тебя водил доктор Шедболт… – она умудрилась произнести эти слова таким тоном, что безобидный домик превратился в обитель зла, – или остаться здесь со Мной и твоими кузинами. Это просто, верно? Ну, что ты предпочитаешь?

Вместо ответа, Летти пуще прежнего расплакалась. Сквозь рыдания послышались слова «всегда так добры» и «не хочу обижать».

– Конечно, я старалась быть доброй к тебе. Но если ты хочешь уйти отсюда, девочка, то уверяю тебя, я нисколько не обижусь.

Летти покачала головой так энергично, что несколько слезинок брызнуло с ее ресниц и щек, подобно каплям дождя, и указала рукой на Хамфри.

– Дело не в обиде, дорогая, – горячо воскликнул он, – а в том, что лучше для вас! Очевидно, мне придется все вам рассказать. Я пытался этого избежать, но иначе, похоже, невозможно раскрыть вам глаза на происходящее. Я могу вам доказать, что доброта этой женщины ровным счетом ничего не стоит, она с самого начала замышляла дурное в отношении вас. Это не плоды моего воображения, а факт. Вы ведь знаете Планта Дрисколла…

Хамфри дошел до предела отчаяния и уже не задумывался над проблемами этики и недопустимостью пренебрегать доверием, оказанным джентльмену. Пауза после имени Планта не была с этим связана – Хамфри был готов на все, чтобы дать понять Летти о грозящей ей опасности. Тем не менее он не решался повторить то, что сообщил ему Плант; слова, которые ему предстояло произнести, были такими грубыми, что, казалось, низводили его до уровня слепого неодушевленного орудия.

Именно поэтому, упомянув имя Планта, Хамфри снова покраснел и запнулся. Он не видел, какой эффект это имя произвело на миссис Роуэн, так как смотрел на Летти, ободряя себя мыслью, что уже испробовал все возможные способы и теперь вынужден прибегнуть к беспощадной откровенности. Но Летти неожиданно разразилась бурными рыданиями, молотя по подушкам руками и мотая из стороны в сторону головой.

– Замолчите! Я больше не желаю вас слушать! Тетя Тирза, пожалуйста, уведите его! У меня снова заболела голова! Я сойду с ума! Вы оба сведете меня с ума! – Она и впрямь перемежала слова безумными воплями и жестами отчаяния.

Миссис Роуэн после краткой борьбы удалось ухватить Летти за руки. Свободной рукой она дернула шнур звонка, висящий над кроватью.

– Очевидно, разговор придется прекратить, доктор Шедболт. Пожалуйста, уйдите. Летти, возьми себя в руки. Для истерики нет никаких оснований. Ляг и успокойся. Я позвонила Кэти. Тише, дорогая, тебя услышат внизу!

Хамфри подошел к двери и в отчаянии повернулся:

– Я ухожу, Летти. Но я вернусь в конце недели. Когда вам станет лучше, обдумайте все еще раз. И помните: дом готов и ждет вас. Спокойной ночи.

Хамфри сомневался, что она слышит и понимает его. С тягостным чувством поражения он вышел на лестничную площадку. Кэти Роуэн бежала вверх по ступенькам, подобрав до колен длинную юбку. Она промчалась мимо Хамфри, не удостоив его взглядом, и бросилась в комнату Летти, откуда все еще доносились рыдания и крики, заглушаемые умиротворяющим голосом миссис Роуэн. Через полминуты хозяйка дома вышла, закрыла дверь и остановилась, приглаживая волосы и поправляя шапочку.

– Ну, вы получили ваш ответ? – заговорила она.

– Надеюсь, теперь вы согласитесь на сделку? Вы оставляете Летти в покое, а мы позволяем этому прискорбному делу кануть в Лету.

Хамфри задохнулся от гнева.

– Я никогда не соглашусь на это, миссис Роуэн. Сегодня я проиграл, потому что вы наговорили Летти гадостей и напичкали ее наркотиками. Но я знаю, почему вы заманили ее в этот дом и почему одобряли мои визиты. Предупреждаю: если, вернувшись в конце будущей недели, я не обнаружу Летти в лучшем состоянии – телесном и душевном, – то я сделаю известные мне факты публичным достоянием. Я потребую нового расследования. Уверяю вас, я еще далеко не побежден.

– Не люблю, когда мне угрожают, – медленно произнесла миссис Роуэн.

– Но это пустые угрозы. Летти прибыла сюда, потому что осталась без средств, а я одобряла ее дружбу с вами, так как вы казались мне единственным человеком, которому она симпатизирует и доверяет. Летти ошиблась, но она ведь так неопытна. А почему вы, доктор Шедболт, думаете, будто я стану возражать, чтобы все это, включая события вчерашнего вечера, стало публичным достоянием?

– Потому что ваша история лжива. Я могу доказать на основании ваших слов, обращенных к третьему лицу, какую роль вы приготовили мне в своей грязной игре. Плюс к этому я сам кое-что видел в вашем заведении. В задней части вашего дома бывают только те, у кого есть веская причина хранить молчание. Но у меня такой причины нет. Для меня не имеет значения ничего, кроме Летти.

– Если вы намерены основывать ваши обвинения на россказнях обо мне Планта Дрисколла – а насколько я понимаю, он и есть упомянутое вами «третье лицо», – то вы выставите себя дураком. Не могу представить, чтобы Плант давал против меня показания на церковном дознании.

– Впервые за весь вечер ее верхняя губа скривилась в сардонической усмешке.

– Его можно заставить, – опрометчиво заявил Хамфри.

– Поживем – увидим, – наконец сказала миссис Роуэн.

– Будем надеяться, что, вернувшись, вы найдете Летти в добром здравии и в состоянии выслушать ваши предложения. Я сделаю все от меня зависящее.

Она начала быстро спускаться. Хамфри следовал за ней, чувствуя внезапное облегчение. Последние слова означали капитуляцию. Он заставил ее взяться за ум. Все-таки вечер был потрачен не зря.

Направляясь в сторону фермы Планта, Хамфри вновь и вновь возвращался к воспоминаниям о своем триумфе над миссис Роуэн, проливавшем бальзам на свежую рану, нанесенную ему Летти. Но бальзам то и дело утрачивал целительное действие, и молодого человека вновь одолевали тяжкие мысли. Как бы то ни было, теперь все кончено. Летти оправится от действия пилюль доктора Булмера и обнаружит, что ее тетя перешла на сторону Хамфри. Больше ей не понадобится разрываться между роковой признательностью к тем, кто якобы был к ней добр, и страхом обидеть того, кто проявлял к ней настоящую доброту. Ему следовало открыто атаковать миссис Роуэн, а не пытаться ее перехитрить. В то же время он не видел смысла делать из нее врага, прежде чем появится возможность предложить Летти жилье, что ему удалось только вчера вечером.

Оказалось не слишком удачно, что его беседа с Плантом состоялась так скоро после сражения с миссис Роуэн, ибо нервы Хамфри были напряжены, а Плант занял весьма неприятную для него позицию.

Дружба, на которую рассчитывал Хамфри, не состоялась, а их деловое партнерство и сговор относительно дома для Летти, как ни странно, скорее не сблизили, а отдалили их друг от друга. В истории с домом Плант оказался в высшей степени полезным и деятельным, но больше из желания навредить миссис Роуэн, нежели помочь Хамфри, а в контрабандных делах Плант прямо-таки ощущал необходимость постоянно подчеркивать, что он хозяин, а Хамфри подчиненный. Хамфри безоговорочно это признавал, но Плант, словно сомневаясь в незыблемости своей власти, подчеркивал ее самым мелочным и потому крайне раздражающим образом. А то, о чем Хамфри пришел рассказать ему в тот воскресный вечер, давало ему отличную возможность для самоутверждения.

– Думаю, вам, по крайней мере, следовало уведомить меня несколько раньше, – резко заметил Плант, когда Хамфри сообщил ему о своем предстоящем отсутствии.

Замечание оказалось вполне справедливым, и Хамфри пришлось оправдываться.