Летти прошла через дверь между залом кафе и кухней, Хамфри заметил, что на ней новое яркое платье цвета неочищенного яблока, отороченное более темными бархатными лентами. Она выглядела старше без маленьких белых манжет и воротничка, и Хамфри сразу же подумал, не вникая в причины: «Она взрослеет». Когда Летти подошла к его столику с обычной приветливой улыбкой, собираясь спросить, как он провел Рождество, Хамфри увидел на ней серьги и ожерелье из крупных зеленых бусин. Каштановые волосы девушки были собраны на макушке, ниспадая к шее каскадом локонов, губы и щеки розовели, тронутые помадой и румянами, а лицо покрывала пудра перламутрового оттенка. Она выглядела необычайно хорошенькой и совсем не походила на жалкого беспризорного ребенка, когда-то встреченного им в дилижансе. Нельзя сказать, чтобы это открытие обрадовало Хамфри. После обмена приветствиями он почти злобно заметил:

– Вижу, у вас новые украшения. Рождественский подарок?

Взгляд Летти слегка затуманился, но она ответила радостным голосом:

– Да, один из приятелей девочек принес нам всем бусы и серьги – голубые для Сузи, розовые для Кэти и зеленые для меня. Правда, они красивые?

– И вы прокололи уши?

– Да, Кэти проколола их мне штопальной иглой. Я очень боялась, но было почти не больно.

– И что же это за приятель?

– Ну, – неохотно отозвалась Летти, – это был Тэффи.

– А я думал, он вам не нравится. Вы назвали его ужасным.

– Да, помню. Я вовсе не пыталась быть с ним ласковой. Мне даже стыдно стало, когда он подарил мне такой же подарок, как и другим.

– И вы стали с ним ласковой вдвойне, чтобы наверстать упущенное?

Летти выглядела уязвленной, но вовсе не по той причине, которую Хамфри себе вообразил.

– Вовсе нет. Мне не может вот так внезапно кто-нибудь понравиться. Я не хотела принимать подарок, но Кэти и Сузи уверяли, что отказываться невежливо. И потом, тетя в сочельник подарила мне это платье, и они так к нему подходили… – Она помолчала мгновение и добавила то ли с обезоруживающей искренностью, то ли с невероятно изощренной хитростью:

– Я подумала, что переоденусь, а голубое платье… и ваше ожерелье приберегу до лучших времен.

Хамфри был тронут и пристыжен. Он вел себя так, будто подарил ребенку игрушку, а после упрекнул его за то, что он взял другую игрушку у кого-то еще. Бедная малышка настолько невинна, что ей не приходят в голову черные мысли, преследующие его. И у нее ведь никогда не было таких хорошеньких вещиц…

– Ну, вы в самом деле очень красивы, Летти, – раскаявшись, великодушно промолвил Хамфри.

Девушка счастливо улыбнулась. Но как только она отошла и видимое доказательство ее детской невинности исчезло, Хамфри снова забеспокоился. Теперь было уже невозможно успокаивать и обманывать себя мыслями о переезде девушки в Слипшу. Если он не придумает ничего другого, ей придется оставаться здесь до середины лета. А за это время может произойти многое. Она и так уже внешне походит на своих кузин.

День или два эти неприятные мысли донимали Хамфри. Они крутились в его голове и в канун Нового года, когда он отправился на ферму Планта Дрисколла, чтобы вернуть двадцать четыре шиллинга. Вечер выдался морозный, ясный и безветренный, а так как Хамфри был молод и крепок, он чувствовал себя на редкость бодро. По пути он обдумывал возможность обсудить свои проблемы с Плантом – разумеется, крайне осторожно – и решил, если обстоятельства покажутся ему благоприятными, затронуть в беседе свои подозрения о кафе миссис Роуэн.

Сегодня ему не пришлось долго ждать у дверей. Плант, элегантный, облаченный в алый бархатный халат, из-под которого виднелись ворот и манжеты белоснежной рубашки, сразу же появился на пороге, и его смуглое обезьянье лицо просветлело от удовольствия при виде Хамфри.

– Никого другого я не принял бы с большим удовольствием! – воскликнул Плант. – И как только вы рискнули выбраться в такой холод. Входите, и, ради бога, давайте закроем дверь. Как вы, возможно, заметили, я простужен.

Он поспешил к плите и помешал что-то, варившееся в кастрюле.

– Вы подоспели вовремя. У меня тут целый галлон пунша, и было некому помочь мне его распить. Самое лучшее лекарство от простуды – если только для ваших ушей это не звучит кощунственно.

Хамфри вновь ощутил к нему симпатию, вспоминая о счастливых моментах школьных дней, когда мальчики, побывавшие дома или в городе, возвращались с запасами неудобоваримой снеди и вместе с друзьями поглощали ее в самых невероятных сочетаниях. Эхо тех дней звучало в душе молодого доктора, когда они с Плантом пробовали обжигающий пунш, воздавая ему хвалу.

– Как ваше запястье? – спросил он.

– В общем, хорошо, – ответил Плант, закатывая манжету и демонстрируя большой красный шрам.

– Во всяком случае, рукой можно владеть. Я вычистил мой свинарник, – он указал на кухню, – и поработал во дворе. Правда, простудился. Ненавижу холодную погоду, а вы?

– Если вы будете поддерживать в этой комнате такое тепло и разгоряченный выходить на улицу, то простуды вам не избежать, – заметил Хамфри.

– Моя детская мечта —. поддерживать в комнате тепло и не выходить наружу с конца октября до начала мая, – усмехнулся Плант.

– Я даже поставил кровать в тот угол – поближе к огню.

– Но вы же должны иногда выходить – из-за вашей работы.

– Моей работы? – переспросил Плант, бросив при этом на Хамфри пытливый взгляд.

– Ну, ферма, лошади…

– А-а! Да, конечно, я должен выходить. Лошадей обслуживают конюх и мальчишка, но за ними нужно присматривать.

Последовала пауза, подобная тем, что происходили в их разговоре во время прошлого визита Хамфри. Плант придвинулся ближе к камину и стиснул стакан, как будто у него мерзли руки даже возле огня. Хамфри спрашивал себя, когда он сможет – если сможет вообще – заговорить о кафе. Затем он вспомнил о причине своего прихода и вынул из кармана двадцать четыре шиллинга.

– Совсем забыл! Благодарю вас. Если я смогу оказать вам услугу, то не премину это сделать.

– Но вы ведь уже это сделали. Почему бы вам не спрятать деньги обратно в качестве гонорара и не забыть о них?

Хамфри ощутил искушение согласиться. Таких денег ему бы хватило на двадцать четыре визита в кафе и, следовательно, двадцать четыре встречи с Летти. Но эта сумма ничего не изменила. Зайди речь о двадцати четырех фунтах, он мог бы поступиться собственным самолюбием.

– Нет, – покачал головой Хамфри.

– Я ведь вам уже объяснил.

– Странный вы парень, – усмехнулся Плант.

– Ваш голос становится прямо-таки благоговейным, когда вы говорите о деньгах. Как будто они для вас святы.

– Не святы – просто важны, – ответил Хамфри и подумал: «Хотел бы я объяснить тебе, насколько они для меня важны, но еще не настало время». Он положил деньги на стол, так как Плант не собирался брать их. Снова воцарилось молчание.

На этот раз его нарушил Плант, причем именно теми словами, какие хотел от него услышать Хамфри:

– Вы недавно были у миссис Роуэн?

– В кафе? Да, был.

– Приятное уточнение! – рассмеялся Плант. – Миссис Роуэн его бы оценила. Она прямо-таки наслаждается разницей между передней и задней дверью своего, дома. Прошлой осенью двое моих знакомых заключили одно пари, и, когда они встретились в зале кафе, проигравший передал выигравшему деньги через стол. Можете мне поверить – миссис Роуэн налетела на него, как тигрица. «Если это игорный долг, – заявила она, – то будьте любезны улаживать его на улице. У себя я не допускаю азартных игр». И той же ночью или следующим утром выиграла пятнадцать фунтов в фараон у Криса Хэттона!

Хамфри натянуто улыбнулся, и Плант вновь наполнил стаканы.

– Миссис Роуэн умна, – продолжал он, – даже, пожалуй, слишком. Однажды она проделала со мной грязную штуку, и таким образом, что я ничего не мог исправить. Я никогда ей этого не прощу. Как ни покажется странным, она сделала мне и много хорошего, а будь она мужчиной, я бы сопоставил одно с другим и сказал бы, что хорошее давным-давно перевесило плохое. Но быть одураченным женщиной мучительно.