— Наверное, нет. — Патония посмотрела мимо Ильева на флот. — Есть известия от отставших судов?

— У нас неплохая численность. Семь каперов окениев, девяносто трирем, сорок атакующих галер. Я был бы очень рад, если бы нас догнали еще суда. Я был бы счастлив услышать песни над океаном, но мы не можем на это рассчитывать.

— Нас недостаточно, так ведь? Если вспомнить, сколько их идет с востока, — проговорила Патония. — Мы не сумеем помешать им добраться до гавани Эсторра раньше нас. Все ждут, что ты что-нибудь придумаешь, ты знаешь?

— Я не адмирал, — тихо проговорил Ильев. — Я просто боец морского отряда, которому дали красивый титул.

— Ни один из флагманов не прорвался, — отозвалась Патония. — Ты самый высокий чин окетанов, способный ходить по палубе.

— Знаю. И ты еще удивляешься, что я так паршиво себя чувствую.

— Я слышала разговоры матросов и других капитанов. Ты тот, на кого все надеются. Ведь это ты составил план прорыва.

— И мы потеряли почти половину кораблей.

— Мы получили шанс, — возразила Патония. — И это все, что мог пожелать любой из нас.

— Ты это называешь шансом? Мы отстаем по меньшей мере на день. До Эсторра всего пять дней, если погода не испортится. Ты можешь провести подсчеты не хуже меня. Ты меня знаешь, Патония, я умею отыгрывать слабые шансы. Но тут… — Он пожал плечами. — Мы их не догоним.

— Но если погода по-настоящему испортится… При плохой погоде мы ходим лучше, чем они. Намного лучше.

— Будем молиться Окетару, но… — Ильев улыбнулся и развел руками. — Нельзя рассчитывать на чудо. И нам прекрасно известно, какая погода обычно бывает посреди Тирронского моря. В чем дело?

— Ни в чем. — На лице Патонии внезапно отразилось смущение. — Так, ирония судьбы, вот и все.

— Не хочешь рассказать подробнее?

— Как-нибудь в другой раз.

— Любое время в ближайшие пять дней меня устроит, — улыбнулся Ильев. — А потом я, наверное, буду занят.

Триарх прислушался к барабанам. Сердцебиение корабля. Он ощутил гребок весел. Нос зарылся в волну. Вода обрызгала палубу. Ильев устремил взгляд на горизонт, гадая, видит ли он там пятна вражеских парусов или это морось туманит ему глаза. Так далеко…

— Сердце Окетара, Патония, неужели этот корабль не может идти быстрее?!

Оссакер сидел в привычной для себя темноте и ждал, когда пройдут смятение и растерянность. Он первый раз за целую вечность получил место и возможность поразмышлять — так, как он любил. За время, прошедшее с того дня, как они отплыли из Киррийской гавани, мальчик почти ни с кем не разговаривал.

Кован и Ардуций сильно воодушевились перспективой попасть в Эсторр и позабыли, что, в сущности, происходит. Перед их глазами стояли только воображаемые дворцы, акведуки и величественные колоннады. Оссакер подозревал, что они могут опоздать и всего этого не увидеть.

Он сидел и пытался понять, почему чувствует себя отделенным от них, — точно так же, как Миррон. Оссакер слышал, как она плачет у себя в каюте каждую ночь, когда остается одна. Когда меркнет солнечный день и воспоминания о Гориане беспрепятственно возвращаются в ее мысли. Оссакер так и не мог решить, ненавидит Миррон Гориана или тоскует по нему.

Когда он открывал свой разум и смотрел карту ее тела, она казалась спутанной и неясной. Совсем не такой, как у Джереда: его карта была полна решимости и горела ярко, как фонарь в ночи. Оссакер предполагал, что видит эмоции Миррон, но какими бы они ни были, они отнимали у нее силы.

И в этот момент его мысли вдруг прояснились. Сила приходит от понимания и веры в себя. Она не имеет никакого отношения к потребностям других. Только когда ты обладаешь внутренним спокойствием, ты можешь быть по-настоящему полезен так, как того требует Бог.

Оссакер встал с койки и велел разуму вести его. Слабая энергия, растворенная в воздухе, показала ему дорогу к ровному четырехугольнику, заключенному в еще более темную раму — двери каюты. За ней открытый люк в конце кормового трапа ярко сиял смешением жизни и силы. Густая клубящаяся туча, которую он почувствовал, заключала в себя огромные возможности: Арду наверняка наслаждается ее присутствием. Он тот, кто мог превратить ее в нечто разрушительное. Но ему не следовало этого хотеть! В том-то и заключалась проблема.

Мальчик поднялся по трапу и ощутил на лице холодный ветер, бодрящий и пронизанный жизненной энергией. Его чувства прочитали ветер и трансформировали информацию. В лениво перемещающихся следах, которые оставляло для Оссакера все, что двигалось, начиная с птиц и кончая кораблем на воде, он отыскал карты своих друзей. Кован, Ардуций и Джеред стояли слева от него — по левому борту, ближе к носу корабля. Капитан все время напоминал им, что это место называется баком. Ардуций направился к Оссакеру, как только почувствовал его приближение. Его аура была яркой и безмятежной. Порой Оссакер ему так завидовал! Несмотря на хрупкие кости, он такой спокойный и уверенный.

— Осей, почему ты не позвал? Я пришел бы тебе помочь.

— Я вполне могу справиться сам, — ответил Оссакер, моментально раздражаясь из-за того, что его сочли беспомощным. — И потом, как я должен был это сделать? Написать тебе письмо?

— Знаю. Но ты ведь устаешь, когда все время следишь за линиями.

— Настанет день, как ты любишь повторять, Арду, когда тебя не будет рядом. И потом, я всегда мог сам о себе позаботиться.

— Хорошо, — ответил тот. Его голова горела спокойными коричневыми цветами, которые означали, что он уходит от спора. — Просто… ну, ты понимаешь.

— Да, понимаю. И мне тоже жаль.

— Я не говорил, что…

— Мне нужно поговорить с казначеем, — прервал его Оссакер.

— Я весь обратился в слух, Оссакер, — сказал Джеред, помогая ему крепче взяться за фальшборт. — Что тебе нужно?

Оссакер посмотрел вниз и увидел темные полосы весел на синевато-белом фоне жизни океана. Он почувствовал беспокойство. Сердце у него стало колотиться быстрее, заготовленные слова куда-то испарились.

— Я не могу. — Мальчик крепче вцепился в поручень. — Это неправильно. Я не стану. Я больше так не могу. И не буду.

Джеред опустился перед ним на колени, и Оссакер прочел тревогу в линиях, которые составляли его лицо.

— Успокойся, молодой человек. Не спеши. Скажи мне, что случилось.

Оссакер кивнул.

— Мы должны быть верны себе. Мы можем делать только то дело, ради которого мы родились. Я не смогу делать то, чего вы от нас ожидаете. Я не буду. Всеведущий дал мне жизнь для того, чтобы я помогал людям, лечил их. А не убивал.

Джеред выпрямился.

— Мы уже об этом говорили. То, что случилось на плато, было ошибкой, несчастным случаем. Никто не хотел, чтобы это зашло так далеко. И то, что я прошу тебя сделать теперь, не убивает.

— Миррон тоже убила своим огнем. И вьюга, и снегопад… То же будет с морем и небом, которые вы теперь хотите от нас, они помогут одним людям убивать других. Я больше не стану этого делать. Не могу.

Оссакер видел, что Джеред борется с гневом. Его силуэт напрягся, а цвета мгновенно вспыхнули густо-лиловым, который быстро перешел в коричневый с синеватым оттенком.

— Оссакер, я надеюсь, что ты сказал не то, что мне показалось. Все, что ты любишь, находится в опасности. Вы, трое Восходящих, получили уникальную возможность спасти Конкорд и в то же время доказать свое право на существование тем сомневающимся, кто хотел бы заклеймить вас как еретиков. Какие еще оправдания нужны для тех действий, которые я прошу вас предпринять?

Оссакер почувствовал, что густо покраснел. Он боялся расплакаться.

— Люди нас возненавидят, если мы будем показывать, как легко можем убивать или вызывать ураганы и другие разрушительные стихии. Кто станет доверять нам по-настоящему? Я не могу жить с мыслью, что так много людей колеблется, не зная, должны мы жить или умереть.

— А ты сможешь жить, зная, что из-за твоего отказа действовать были убиты Ступени, твои родители и люди в Вестфаллене?