— Затем 100 пойдет вслед за 110, 90 — вслед за 100 и так далее, — сказал Финнерти.

— Возможно. Во всяком случае, что-нибудь в этом роде. Все сейчас подготовлено для классовой войны на сравнительно определенных демаркационных линиях. Я должен сказать, что главная основа нынешнего высокомерия и является главным подстрекателем к насилию: «чем ты дошлее, тем ты лучше». Вместо привычного: «чем богаче, тем лучше». Правда, ни то, ни другое, вы сами понимаете, не подходит для, так сказать, неимущих. Критерий ума лучше денежного критерия, но лучше вот на сколько. И Лэшер отмерил примерно одну шестнадцатую своего ногтя.

— И это, пожалуй, самая строгая иерархия, какую только можно придумать, — заметил Финнерти. — Да и как кому-нибудь повысить свой ПИ?

— Вот именно, — сказал Лэшер. — И дело здесь, вовсе не в том, умен, кто-то или нет, дело здесь в определенной направленности этих умственных качеств. Человек — не только должен быть умным, он должен быть умным в определенном, сверху утвержденном и полезном направлении; чаще всего в руководстве промышленностью и в инженерном деле.

— Либо вступить в брак с тем, кто умен, — вставил Финнерти.

— Секс все еще в состоянии пробить брешь в любых социальных структурах, в этом вы правы, — согласился Лэшер.

— Большой бюст позволяет попасть куда угодно, — сказал Финнерти.

— Ну что ж, довольно утешительно знать, что хоть что-то осталось неизменным на протяжении веков, не правда ли? — рассмеялся Лэшер.

Заметив некоторое замешательство у столика, Лэшер высунулся из кабинки, чтобы посмотреть, в чем там дело.

— Эй, — крикнул он, — Люк Люббок, идите к нам!

Люк, серьезный старик, несший слоновый клык во главе процессии, прошел к ним, прихлебывая по дороге пиво и нервно поглядывая на часы. Он был потный и задыхался, как человек, которому пришлось только что совершить пробежку. Под мышкой у него виднелся большой сверток, завернутый в коричневую бумагу.

Пол обрадовался возможности изучить вблизи необычный костюм Люка. Как и всякая театральная мишура, наряд этот производил впечатление только на расстоянии. Вблизи становилось понятно, что это просто подделка из дешевой материи, цветного стекла и светящейся краски. На поясе у Люка висел усыпанный драгоценностями кинжал, сделанный в основном из фанеры, с изображением совы на рукоятке. Поддельные рубины величиной с голубиное яйцо осыпали грудь его голубой блузы. На манжетах его блузы и на щиколотках выцветших зеленых панталон были браслеты с маленькими бубенчиками, а на задранных носках золотых туфель опять-таки пара маленьких сов.

— Люк, вы великолепно выглядите, — сказал Лэшер.

Глаза Люка радостно вспыхнули, но он был слишком важным человеком и притом слишком спешил, чтобы откликаться на лесть.

— Это уж слишком, слишком, — сказал он, — сейчас мне нужно переодеться для церемониального, марша вместе с пармезанцами. Они дожидаются меня на улице, и мне нужно сменить наряд, а какой-то идиот заперся в кабинке, и мне негде переодеться. — Он быстро огляделся. — Разрешите мне войти в вашу кабину и заслоните меня, пожалуйста.

— Конечно… — сказал Финнерти.

Они дали Люку возможность пробраться в самый темный угол кабины, и Пол вдруг поймал себя на том, что злорадно оглядывается в поисках женщин.

Люк принялся разоблачаться, бормоча что-то про себя. Он с изрядным грохотом бросил пояс с кинжалом на стол. Блестящая куча все росла и росла. Издалека ее можно было принять за радугу.

Забыв о женщинах, Пол глянул на Люка и был поражен происшедшей метаморфозой. Люк был сейчас в одном белье, поношенном, желтовато-сером и не очень чистом. Он как-то сжался, погрустнел, стал костлявым, шишковатым. Вид у него был покорный, он совсем не говорил и старался ни с кем не встречаться глазами, Жадно, с каким-то отчаянием он распаковал коричневый сверток и вынул из него светло-голубой наряд с золотым шитьем, отделанный алым кантом. Он натянул брюки, сюртук с пышными эполетами и ботинки. Люк вырастал буквально на глазах, набирал красок и, пристегнув саблю, опять стал разговорчивым, вежливым и сильным. Ой завернул только что снятый наряд в коричневую бумагу, оставил пакет у бармена и двинулся на улицу, размахивая обнаженным клинком.

Раздались свистки, и пармезанцы сомкнули свои ряды, готовые идти за ним к славным делам в сказочном мире, о котором люди, стоящие на тротуарах, могут только строить предположения.

— Безобидное волшебство: старомодное доброе шаманство, усмехнулся Лэшер. — Можете говорить что угодно о вашей иерархии, но Люк с его ПИ около 80 имеет титулы, по сравнению с которыми Карл Великий казался бы чем-то вроде кухонного мальчика. Но подобное занятие очень быстро теряло смысл для всех, за исключением нескольких люков люббоков. Карточный домик рушится, и наступает страшное похмелье. — Он встал. — Нет, не наливайте мне больше. — Он постучал по столу. — Но в один прекрасный день, джентльмены, кто-то даст им то, во что они смогут впиться зубами — возможно, вас, а может быть, и меня.

— Мы дадим им то, во что они смогут впиться зубами? — спросил Пол. Он заметил, что слова ему даются с трудом.

— Вы как раз и будете тем, во что они вопьются, — Лэшер положил руку на плечо Полу, — и еще одно: я хочу, чтобы вы на самом деле поняли, что людей действительно беспокоит вопрос, как быть их сыновьям и как жить им дальше; и что некоторые сыновья вешаются на самом деле.

— Это старо, как жизнь.

— Итак? — сказал Лэшер.

— Итак, это очень плохо. Я отнюдь не проявляю радости по этому поводу, — сказал Пол.

— Вы намерены стать новым мессией? — осведомился у Лэшера Финнерти.

— Иногда я думаю, что я бы не прочь, но только в порядке самообороны. Кроме того, это неплохая возможность разбогатеть. Но дело в том, что я не люблю бросаться очертя голову. Я прихожу к чему-нибудь после длительных рассуждений. А это довольно плохо для мессии. И кроме того, приходилось ли вам когда-нибудь слышать о мессии маленьком, толстом, средних лет да еще и с плохим зрением? И у меня нет подхода. Честно говоря, массы меня раздражают, и мне кажется, что я не умею это скрывать, — он пощелкал языком. — Мне, наверное, нужно приобрести себе мундир тогда я буду знать, что я думаю и за что я выступаю.

— Или два мундира, как Люку Люббоку, — сказал Пол.

— Можно и два. Но это максимум, который может позволить уважающий себя человек. — Лэшер отхлебнул из стакана Пола. — Ну что ж, спокойной ночи.

— Выпейте еще, — сказал Финнерти.

— Нет, я в самом деле не хочу. Я не люблю напиваться.

— Хорошо. Но, во всяком случае, я хочу еще встретиться с вами. Где я могу вас найти?

— Скорей всего здесь. — Он написал адрес на бумажной салфетке. — Или попытайтесь здесь. — Он внимательно пригляделся к Финнерти. — А знаете, отмойте получше ваше лицо, и вы отлично сойдете за мессию.

На лице Финнерти отразилось изумление, но он не рассмеялся.

Лэшер взял со стойки крутое яйцо и разбил его, прокатил по клавиатуре механического пианино. Затем он вышел на вечернюю улицу.

— Он великолепен, не правда ли? — восхищенно сказал Финнерти.

Он медленно перевел глаза с двери салуна на Пола.

Пол увидел в его глазах налет скуки и разочарования и понял, что Финнерти нашел нового друга, рядом с которым он. Пол, выглядит бледно.

— Что заказывают джентльмены? — спросила низенькая черная официантка с плотной и аккуратной фигурой.

Ожидая их ответа, она не сводила глаз с экрана телевизора. Звук здесь, по-видимому, вообще никогда не включали — только изображение. Озабоченный молодой человек в длинном спортивном пиджаке метался по экрану и дул в саксофон.

Салун наполнялся, многие яркие, разодетые участники маршей пришли сюда освежиться и внесли с собой атмосферу всеобщего беспокойства и увлеченности.

Небольшого роста молодой человек в костюме муфтия[2] с необычайно умными, большими глазами, облокотившись на столик в кабине Пола и Эда, вглядывался в экран телевизора, казалось, с необычайным интересом.