Андраде утешал и ободрял ее, просил ее посмотреть хорошенько вокруг, здесь много других людей, готовых ей помочь, это безопасно, отсюда можно выйти в другой мир; и она успокоилась и стала называть вещи и имена — имена ее матери, отца, мужа (моего дедушки).

Ее боль и дискомфорт улеглись, она почувствовала себя моложе, сильнее, и Андраде сказал ей, что она живет в физическом мире, в кошмарном царстве между мирами.

Она еще раз обернулась ко мне и сказала:

— Спасибо, что ты пришел сюда. Я всегда буду любить тебя и буду с тобой. Береги отца.

Никто здесь ничего не знал о Марии Луизе. Возможно, Регина была сенситивом. Возможно, она ощутила мою утрату и получила все имена и соответствующую информацию телепатическим путем. Я сегодня знаю не больше, чем знал тогда, потому что у меня не было необходимости анализировать этот опыт. Андраде был весьма симпатичен, но вполне трезв и решителен во всей сцене. Я был глубоко взволнован и вместе с тем, надо признаться, счастлив от мысли, что бабушка теперь избавлена от страданий и может спокойно уйти.

Однако я был сыт смертью по горло.

13 октября

Мог ли я сделать для нее больше? Облегчить ее муки и помочь умереть еще в Майами?

Я возвращаюсь в Перу. Я устал от выслеживания смертью, котами, орлами. Я заказал билет на рейс Сан-Паоло— Лима— Куско.

Кажется, моя работа па Западном пути началась еще на altiplano. Я возвращаюсь, чтобы закончить ее.

Известие о болезни профессора Моралеса поразило меня своей нелепостью. Существуют люди, которых невозможно представить себе нездоровыми.

На занятиях его заменял внушительной внешности молодой человек в очках с металлической оправой; университет, правда, снова бастовал. Я представился, и молодой человек сообщил, что профессора не будет еще дней десять, он заболел пневмонией.

— Не можете ли вы сказать мне, где он живет? Он с удивлением взглянул на меня.

— Вы его друг?

— Да. Мы большие друзья.

— Простите меня, и вы не знаете, где его дом?

— Не знаю. Мы с ним большей частью путешествовали. Его глаза за стеклами очков расширились.

— О, тогда я вас знаю, — кивнул он. — Вы психолог из Калифорнии.

Мы пожали друг другу руки, и он направил меня к дому кварталах в десяти от университета. Это был побеленный старый дом из саманных блоков, толщина его стен достигала трех футов. Маленькие окна, выложенные плиткой дорожки, красная черепичная крыша. Я постучал в дверь, и мне ее сразу же открыл полный, средних лет мужчина с крохотными усиками. Голова его была повернута назад, в комнату, а руки возились с застежкой старой черной кожаной сумки.

— Penicillum notatum. Плесень, мой друг! Растет на гнилых плодах и на выдержанном сыре, и если вы не будете принимать лекарства, вырастет, вероятно, и на вас! Из того, что она продается в виде маленьких белых таблеток, вовсе не следует, что она для вас не годится! — Желтая резиновая трубка стетоскопа торчала между ручками сумки, и он все заталкивал ее внутрь.

Из комнаты послышался кашель и голос Лнтонио:

— Не нужно меня опекать.

— Не будьте лицемерным старым дураком. К вам вот гость.

— Мужчина повернулся ко мне, извинился и вышел на улицу.

Я толкнул дверь, и она раскрылась настежь. В комнате стояла простая деревянная мебель — стулья и обеденный стол. Потолок сиял белизной, а стен не было видно из-за шкафов, битком набитых старыми книгами и археологическими экспонатами. В окно был виден Салкантай и руины Саксайхуамана, крепости инков. Антонио стоял у окна. Одет он был в свои дорожные брюки и сорочку mania и завязывал небольшую котомку куском бечевки. Он выглядел исхудавшим и бледным, под глазами залегли тени, но лицо его засияло, когда он обернулся ко мне. Он пересек комнату тремя шагами, и мы обнялись. Да, он явно потерял вес.

Он отодвинулся и оглядел меня.

— Итак, вы готовы к пугешествию?

— К путешествию? По вы же больны?

— Нет, нет. Я уже выздоравливаю.

— Что это был за человек?

— Доктор Баррера. Это старый друг. Мы живем для того, чтобы спорить. — Он снял свой пончо со спинки маленького дивана. — Подобно Джорджу Бернарду Шоу, я наслаждаюсь выздоровлением. Оно делает болезнь стоящим занятием.

— Вы принимаете пенициллин?

— Конечно. И его, и мои собственные растительные препараты. А Баррере я говорю, что не принимаю. Это его страшно раздражает. — Он захихикал. — Однако я слишком долго не был на природе. Если мои легкие не проветрятся, в них начнется застой.

— А куда мы идем?

Он взял длинный крепкий посох из угла возле двери.

— Мы навестим человека, который умер, — сказал он.

17 октября

Вторая половина поездки. Второй автобус. Несмотря на хорошее настроение, Антонио устал и уснул на сиденье в проходе драндулета. Я объехал на автобусах почти всю Латинскую Америку, но этот превзошел всё, что мне довелось испытать.

Ручка прыгает по всей странице, но делать больше нечего. Спасибо хоть есть место; в первом автобусе я уступил место старой индеанке, которую мучили газы, и, стоя два часа, терпел пытки, пока она облегчалась, а Антонио спал.

Мы едем к учителю Антонио; он живет где-то в сельской лачуге к северу от Куско. Пришло известие, не знаю каким путем, что старик умирает, и Антонио едет, чтобы быть с ним. Я знаю, что старый индеец, с которым мне предстоит познакомиться (если мы успеем), был его наставником. Антонио называет его «человек, у которого я учился».

Опять смерть. В этот раз я путешествую налегке. Просто пакет на один день. Возбуждение. Остановились на дороге, среди бесплодного altiplano. Ни знака, ни здания. И никаких признаков вспаханного ноля. Но я вижу трех женщин и мальчишку, а с ними свинья и две курицы. Вышло двое пассажиров. Едем дальше.

Два с половиной часа спустя мы вышли на такой же остановке. Хотя мы все еще были на altiplano, характер местности изменился: леса мало, это напоминает мексиканский чапарраль — густой кустарник, местами дерево-другое, местами обнаженные гранитные скалы. Мы шли до самого захода солнца вверх по высохшему руслу речки, а затем сделали в небольшом ущелье привал на ночь.

Мы развели костер, и его свет отражался от стен аггоуо.

— Существуют акты силы, — сказал Антошго. — Акты конфронтации с духом, с Природой, с бессознательным разумом, с жизнью. Ваше решение забросить традиционную практику и ринуться в неизвестный для вас мир было таким актом. Ваша борьба с собственным прошлым в Мачу Пикчу была таким актом.

— А моя работа у Рамона?

— Нет, — улыбнулся он. — Скорее, это был акт дерзости, неосторожности. Хотя он оказался поучительным. Разве не любопытно, как поиск возбужденного состояния приводит человека к испытанию себя лицом к лицу со смертью.

— Центры боли и удовольствия в лимбическом мозге находятся рядом, — сказал я. — Хотя страх парализует нас, но он может и стимулировать. Взгляните на воинов, на героев древности.

— Страх — эмоция нестойкая. — Он вытащил из сумки плод граната, весь в коричнево-зеленых пятнышках. — Ничто так не отнимает у разума его силу, как страх. Как говорил Сенека, слепота человеческая такова, что некоторых людей страх смерти как раз к смерти и приводит. — Он разрезал плод надвое и протянул мне половинку. — Но нельзя стать лицом к лицу со смертью, создавая обстоятельства, которые подводят вас ближе к смерти. Для шамана смерть есть величайший акт силы. Полет духа, экстатическое состояние шамана — это путешествие по ту сторону смерти.

Научиться, как умереть, означает научиться, как жить, потому что вас требует жизнь и никогда не затребует смерть. В некотором смысле, человек силы проводит всю свою жизнь в учении: он учится, как умереть.