Махимо положил левую руку мне на голову и сказал:
— Ослабь напряжение. Выдохни свой страх. Слушайся Аниту.
Я выдохнул, дал опуститься своим плечам и расслабиться пальцам, а Махимо надавил кончиком ножа на кожу у меня на лбу, и я отклонился назад…
— Дыши.
… и тонкая струйка крови побежала к переносице, по носу набок и от ноздри — по верхней губе. Я открыл рот, почувствовал свисающую каплю и подхватил ее языком. Моя кровь. Знакомый вкус. Тем временем Махимо, удерживая мою голову левой рукой, провел лезвием ножа сверху вниз, к центру лба; меня пронзила страшная боль, я почувствовал, как расходится в стороны располосованная кожа, и кровь хлынула свободно, следуя курсу, намеченному первой струйкой.
Перекрой боль, сказал я себе, по это никак не помогло; тогда я закрыл глаза и попытался упорядочить дыхание, но каждый вдох был серией лихорадочных всхлипов; закрытые глаза переполнились слезами, слезы хлынули и смешались с потом на моем лице.
У меня не было выбора, я продолжал терпеть и бороться с болью, которая сотрясала меня; Махимо сделал второй, горизонтальный разрез, и кровь залила мне веки. Теплая жидкость текла из моей раненной, перепуганной до смерти головы.
— Не беспокойтесь, — услышал я голос Аниты. — Вы все равно будете красивы. Мы только прорежем психическую скор лупу, которая закрывает мир с вашего третьего глаза.
Махимо стал вырезать на моем лбу круг, нож двигался вокруг креста, и я почувствовал прикосновение металла к черепной кости. Волна тошноты подкатила к горлу. Кровь стекала у меня по щекам и подбородку, сочилась, как слюна, и капала на грудь. Я открыл глаза и заморгал рефлекторно от крови и слез в уголках глаз, я чувствовал кровь на щеках и видел ее у себя на груди.
— Вот теперь хорошо, — сказал Махимо, и его пальцы охватили мое темя. Я чувствовал себя дураком, а он захватил лоскут, уголок кожи лезвием ножа и большим пальцем и рванул.
— О, черт!..
— Ничего, ничего, мой друг. Все хорошо. Успокойся.
Снова я услышал голос Аниты:
— Твое видение откроется, как раскрываются лепестки розы.
Должно быть, у меня в это время был небольшой шок. Я чувствовал, как Махимо отдирает четыре лоскута кожи с моего лба, кожа не поддается, натягивается и трещит, кровь течет по лицу, шее и груди. Я освободился от боли, отделился от нее, визуализируя нервные окончания как что-то усохшее, обугленное прижиганием; они уже не могут посылать сигналы боли в мой мозг. И я перестал чувствовать боль; я ощущал лишь давление лезвия, натянутые ткани тела, теплую влажность крови… Дикарь. Весь искромсан…
— Что ты видишь?
— Что? — Я открыл глаза, но веки были стянуты густеющей, сохнущей кровью. — Что такое?
Наверное, они какое-то время были закрыты…
— Что ты видишь?
Я взглянул вверх, на Махимо, стоявшего рядом со мной; Анита сидела напротив через комнату, она слегка наклонилась вперед.
— Вас, — сказал я. — Я вижу вас. Комнату, свечи…
Дыхание перехватило, в горле появился ком, я всхлипнул. Анита, свечи, все, что было перед глазами, поплыло, исказилось от слез. Смесь крови и слез. Я вытирал глаза, рука дрожала. Я глубоко и часто дышал. Что они сделали? Что я сделал?
— Не тревожься. Все будет в порядке. Приготовься. Ты должен доверять нам, доверять себе, полностью. Уже скоро. Дыши.
И Махимо снова взялся за мой лоб. Он выскребал мою рану, и боль была мучительной: Я зажмурил глаза, я старался победить боль, подавить крик. В голове у меня все пульсировало. Красный мрак внутри, за закрытыми веками…
— Что ты видишь?
Я снова открыл глаза. Анита на своем стуле. Комната, свечи, все подернуто дымкой. Я моргал глазами, чтобы смахнуть дымку.
— Здесь, — сказал она и коснулась своего лба, горла, сердца.
Что я должен был видеть? Я покосился на Аниту и покачал головой. Я уже был за пределами боли. Я знал, что, согласно медицинской науке, этого не может быть. Знал, но страха больше не было, и я смирился со своим положением. Я чувствовал себя где-то отдельно, а тошнота сменилась нервной дрожью в желудке. Адреналин. И когда Махимо в третий раз повторил процедуру, я закрыл глаза и ничего нечувствовал, кроме надавливания и царапания. И вдруг вспыхнул свет; такой свет бывает после того, как посмотришь на электрическую лампочку или огонь, и потом его изображение остается на сетчатке. Вот такой появился свет.
Я открыл глаза и… увидел. Анита сидела на своем стуле, наклонясь вперед и ухватившись за подлокотники, и вокруг нее было странное сияние. Это была люминесценция, легкая дымчатая яркость вокруг ее лба и горла, а над приподнятым животом, казалось, пылает зарево. Все плыло, меняясь. Я жмурился, моргал и снова всматривался сквозь молочную дымку, и видел цвета вокруг нее, красный и зеленый, словно радугу сквозь туман.
— Теперь ты видишь?
Я заморгал, вытер запекшуюся на веках кровь, попытался снова сфокусировать зрение. Цвета и сияние исчезли.
— Смотри! — сказала она. — Не глазами! Что ты видишь?
Мое сердце колотилось. Я расслабил хрусталики, перестал стараться. И тогда наступило мгновение, которого я никогда не забуду.
Лоб Аниты растаял, будто его и не было, и на месте ее головы возникла голова лошади; это было похоже на голографическое изображение, и длилось оно недолго, но голова была живая, я видел ее. Я смотрел на Аниту, затаив дыхание; я расслабился еще больше, и световая аура вокруг нее стала отчетливее, она была похожа на газ и ярко окрашена в голубые и фиолетовые тона.
— Что ты видишь! Я начал смеяться.
— Цвета, — сказал я. — И еще… — я колебался, — лошадь?
— Правильно! — она засмеялась и захлопала в ладоши.
— Вот теперь все, — сказал Махимо и опустил руку мне на плечо.
Анита спросила, вижу ли я ее ауру. Ее аура. Действительно, это она?
— Мне кажется, да, — сказал я.
— Какого она цвета?
— Синего. Светло-синего и… фиолетового.
— Правильно.
Там были и другие существа, но невыразительные, бесформенные. Что-то вроде светляков, вращающихся за пределами круга. Если я всматривался слишком пристально, они исчезали. Туманные, светящиеся, аморфные пятна. И еще был у нее небольшой кот, не знаю породы; он находился то ли у нее на груди, то ли внутри грудной клетки, местоположение определить было трудно, но я видел его: там, где ее блуза была открыта, тело было почти прозрачным.
— Смотри на меня, — сказала она. — Не фокусируй зрение, смотри третьим глазом. Смотри на мою ауру. Ты видишь ее?
Я видел. Я не мог сдержать смех,
— Закрой глаза.
Я закрыл и вместо темноты увидел на сером фоне медленно меняющиеся цвета и свет. Я потерял из виду Аниту, но то, что она называла своей аурой, осталось, только другого цвета — желтого.
— Что ты видишь?
— Желтый цвет.
— Правильно!
Затем он стал красным, сияя, словно стоп-сигнал в дождливый день.
— Теперь красный? — спросила она, и я кивнул.
Она могла изменять цвет. Она проверяла меня. Потом я увидел ее. Аура сместилась, и я увидел Аниту. Я помню, что поднял руку и коснулся собственных век, чтобы удостовериться, Что они закрыты. Она подошла ближе ко мне. Ее рука, снова слабо сиявшая голубым и фиолетовым, потянулась ко мне, и я поднял свою руку навстречу.
Я открыл глаза, когда наши руки соприкоснулись. Она стояла рядом со мной и улыбалась. Я расплакался. Травма, напряжение, облегчение… слишком много всего, меня переполняли чувства, просто чувства. Я смеялся и плакал, и Махнмо обмыл мне лицо и грудь влажной тряпкой.
— Ты хорошо справился, мой друг. Теперь ты должен трудиться, чтобы сохранить видение. Это дар.
У меня на лице и на груди осталась запекшаяся кровь, и Анита принесла миску теплой воды из кухни и еще один сосуд, пахнувший как будто чаем. Они мыли меня тряпкой, и вода стала красной; Анита вынула из второго сосуда мокрый коричневый лист и положила его мне на лоб. Сильное жжение. Всего было три или четыре листа, не помню точно, а затем они обвязали мне голову лентой из волокон какого-то растения, чтобы зафиксировать листья на ране.
